Самвэл

— Я пойду на обед к Меружану, хотя его яства для меня горше яда. И постараюсь извлечь пользу из этой встречи. За обедом подведу разговор к тому, чтобы на завтра назначили большую охоту в прибрежных зарослях Аракса. Будь готов сопровождать меня и подготовь заранее всех наших людей. Понял?

— Все понял! — многозначительно отозвался старик и благоговейно поднял глаза к небесам, словно испрашивая их благословения.

Самвел продолжал:

— Каждый из моих людей должен хорошо знать, что ему надлежит делать: малейшая ошибка может погубить все дело. Они должны следить за условными знаками и действовать в соответствии с ними. Если обстоятельства изменятся, ты должен тут же подсказать им, что делать.

— Арбак уже обо всем распорядился, не беспокойся, — ответил старик и подал знак прекратить разговор: к шатру приближался князь-отец.

— Пойдем, дорогой Самвел, — сказал он, войдя внутрь. — Меружан уже, наверно, дожидается нас: все остальные гости в сборе.

III ЗВИТА

И сказали персидские военачальники Звите, протоиерею города Арташата: «Выйди из рядов пленных и ступай, куда хочешь. И не согласился иерей Звита, но ответил: «Куда поведете паству, туда же ведите и пастыря, ибо не пристало пастырю покидать в беде пасомых, но долг его — положить жизнь свою за агнцев своих». И сказав это, вошел в толпу пленных и пошел в плен в Персию со своим народом.

Фавстос Бюзанд

Был полдень. В обширном голубом шатре Меружана собрались гости. На самом почетном месте восседал Айр-Мардпет, занимая огромной фигурой и нелепым одеянием место, которого хватило бы на несколько человек. По правую и левую руку от него сидели два персидских жреца-мага — в белых одеяниях и семигранных островерхих шапках, похожих на сахарные головы; на высоких гранях этих уборов были вышиты разноцветными шелками таинственные письмена. Рядом с одним из магов сидел Ваган Мамиконян, рядом с другим — Меружан, рядом с Меружаном — Самвел и юный Артавазд. Далее соответственно знатности рода и личным заслугам расположились персидские военачальники, в том числе и видный полководец Карен. Среди гостей не было только Арбака. Он наотрез отказался разделить трапезу с Меружаном и на обед не пришел. Меружан не обиделся: ему тоже был известен норов упрямого старика.

Меружан поражал своим сходством с Самвелом. И лицом и статью дядя походил на племянника как две капли воды, разве что возраст и прожитые годы придали его облику больше зрелости и мужественности. Это был человек на редкость привлекательной наружности, к тому же веселый и красноречивый, нисколько не похожий в этом смысле на замкнутого и меланхоличного Самвела. Меружан долго пробыл при тизбонском дворе, вращался в кругу самой родовитой персидской знати и перенял все тонкости персидского жизненного уклада. В любом обществе он привлекал к себе всеобщее внимание и всеобщие симпатии. При этом князь Арцруни усвоил не только персидскую изысканную вежливость, но и персидскую хитрость, скрывая ее под личиною своей красивой, обманчиво-обаятельной внешности.

Но это красивое лицо, на котором после последних военных успехов так естественно было бы видеть сияние безграничной радости, напротив, носило отпечаток глубокой затаенной печали, хотя Меружан всеми силами старался скрыть ее. С того дня, как в крепости Артагерс его так презрительно отвергла царевна Ормиздухт, сердце Меружана было разбито; вдребезги разлетелись самые заветные его упования, в которых он видел всю свою славу и все свое счастье. Чего только не совершил он, на что только не пошел ради любимой девушки! Он преступил законы чести и совести, он не убоялся позорного клейма изменника — и все ради того, чтобы удостоиться ее любви и ее руки. Но она безжалостно растоптала все это и прошла мимо... Он мечтал стать зятем царя царей, а стал всеобщим посмешищем. Ормиздухт одним ударом повергла в прах и его надежды и всю его будущность. Меружан объяснял это тем, что армянская царица околдовала наивную девушку и подчинила своему влиянию. Быть может, Ормиздухт не обошлась бы с ним столь жестоко, не пробудь она так долго в руках у хитрой Парандзем — думал Меружан, и никакая месть не казалась ему горше и беспощаднее, нежели та, которую обрушила на его голову армянская царица, когда устами любимой девушки так унизила и его любовь и его тщеславие, в жертву которым было принесено столько заветных святынь его несчастной родины.

Он все еще не падал духом и не терял надежды, что Шапух исполнит свои обещания. Но в этом ли счастье — стать насильно мужем женщины, которая чувствует к тебе отвращение, и стать насильно царем страны, которая тебя проклинает... Все последние дни эти мысли, словно червь, точили, грызли его сердце.