Самвэл

Внезапный приезд Самвела искренне обрадовал Меружана. Он смотрел и не мог насмотреться на своего столь богато одаренного природой племянника и уже связывал с ним такие же радужные надежды, что и отец Самвела. Он уже предвкушал, какое блестящее положение займет Самвел при дворе Шапуха, и заранее гордился его успехами. И этот желанный день был, по его мнению, не за горами: Меружан собирался взять племянника с собой в Тизбон, и хотя еще не спрашивал на этот счет мнения самого Самвела, был уверен, что тот с радостью примет предложение.

Гости беседовали между собой. Больше всех говорил Айр-Мардпет. Его внушительный, непререкаемый тон и бесстрастные, веские доводы приковали к себе общее внимание. Он говорил о делах крайней важности: о том, что, когда они вернутся в Тизбон, следует любыми средствами убедить царя Шапуха заключить мирный договор с новым византийским императором Феодосием и наладить с ним отношения. Мир между Персией и Византией Айр-Мардпет считал чрезвычайно благоприятным для положения дел в Армении: ведь если Шапух будет в дружественных отношениях с Феодосием, император уже не станет, вразрез с интересами Персии, посылать свои войска на помощь армянам. И тогда верные Аршакидам на-харары, лишившись помощи императора, окажутся не в силах привезти из Византии наследника престола и посадить на пустующий трон отца. Меружан целиком и полностью разделял политические соображения Айра-Мардпета: он считал, что разрыв отношений между Византией и армянскими нахара-рами совершенно развяжет ему руки и тогда куда легче будет достигнуть цели. Самвел слушал очень внимательно.

Говорили и жрецы. Их разговор касался предметов более практических: обсуждалось, когда для войска всего удобнее сняться с места и двинуться в Персию. По расчетам магов надо было переждать три дня, ибо расположение светил не благоприятствует путешествиям. Меружан верил не только в астрологию, но даже и в чародейства, более того, считал себя достаточно сведущим в этих занятиях. Он был совершенно согласен с жрецами и настаивал на том, чтобы обязательно переждать неблагоприятные дни. Насколько верны были эти астрологические предсказания — дело другое, однако Самвелу были бы как нельзя кстати эти три дня. Вот почему его хмурое лицо мало-помалу просветлело.

Вдруг у входа в шатер послышался шум, который привлек внимание гостей.

— Ради всего святого, пустите меня к Меружану! — горестно молил какой-то человек, но слуги оттаскивали его от входа.

Услышав шум, Меружан велел впустить просителя, и перед ними предстал почтенный старец в черном одеянии священнослужителя. Он смиренно поклонился, оперся на свой посох и остановился у самого входа. Аицо старца выражало безутешную скорбь, глаза горели гневом, но в них читалась и безнадежность; весь вид его без слов говорил, что он лишился всего самого любимого и дорогого. Длинная волнистая борода, раздвоенная, как принято у евреев, спускалась до самого пояса; по ней было видно, что вошедший священнослужитель — не армянин. Преждевременная седина покрыла серебром его голову, в то время как в бороде она только пробивалась. Весь облик старца дышал особой величавостью и производил сильное впечатление.

— От самого Арташата я шел сюда сквозь унижения, чтобы увидеть тебя, Меружан, — заговорил он со смирением, сквозь которое прорывался гнев. — Я шел сюда, чтобы, уповая на твое великодушие, обратить к тебе свои мольбы. Уже неделю я в твоем войске, но до сих пор мне чинили препятствия, и я не мог обратить свой голос к твоему милостивому слуху. Приклони же свой слух к мольбам престарелого страдальца, о доблестный Меружан.

— Кто ты? — спросил Меружан, внимательно вглядываясь в старика, стоявшего перед ним, как воплощение протеста.

— Я — Звита, духовный глава евреев Арташата; свой сан я принял от Нерсеса Великого. Моя паства, как и остальные евреи Армении, — потомки пленных, переселенных из Иудеи. Гостеприимная Армения так радушно, так человечно приютила нас, что мы забыли свою обетованную родину, святую и заветную для каждого иудея, забыли свою богоданную религию, в которой высший залог и жизни и спасения для каждого иудея, забыли и свой язык, на котором Моисей записал священные заповеди Иеговы. При царе Трдате стараниями Григория Просветителя мы приняли христианство и тем самым совершенно слились с армянами. С тех пор мы живем в стране Армянской как подлинно коренные ее жители, пользуемся равными правами с армянами, любим эту страну и отнюдь не ощущаем себя здесь чужими. Мы радуемся радостями Армении и печалимся ее печалями...

Он перевел дыхание и продолжал.