Самые чужие люди во Вселенной

Проглатываю все это молча. Сегодня я понял, сколько всего пропустил по собственной воле. Норбера я давно загнал в рамки, но тот Норбер, который сейчас говорит со мной, не имеет ничего общего с моим, надуманным. Наверное, и с родителями та же история. Об отце я всегда думал, что он играет в жертву, а чтобы выбраться, пальцем не шевельнул — чемпион мира по переключению каналов в телевизоре, проводящий часы за игрой на консоли, которую он как бы подарил нам на Рождество и сломал раньше, чем мы успели к ней притронуться; отец, живущий в параллельном мире и замечающий нас, только когда мы нарушаем его покой. Эгоист. Возможно, он такой и есть, но был таким не всегда, и если он проиграл несколько битв, значит, по крайне мере, сражался.

Мне нужно побыть одному. Я должен переварить свои открытия.

Мы осторожно ставим альбомы назад. У меня такое чувство, будто я разглядывал запретные картинки, случайно раскрыл тщательно хранимую тайну, хотя все же было здесь, под рукой. Просто мне следовало быть чуть-чуть любопытнее.

Сейчас только четверть восьмого. Лежу и слушаю тишину. С тех пор как люди начали переезжать, в здании все тише и тише; жизнь оставляет его. Был один псих, который по воскресеньям с раннего утра что-то без конца мастерил, сверлил стены, и весь дом вибрировал. Я так и не узнал, кто это. Наверное, он уехал одним из первых, потому что уже несколько дней никого не будит. Представляю себе, как в новом жилище он станет месяцами сколачивать стеллажи, каждое воскресенье, с семи утра.

Открываю ящик ночного столика и беру ту штуковину, которую нашел в кладовке, — вроде серого камешка идеально правильной формы. Так и не знаю, из чего она: гладко отполированный камень или легкий металл? На ощупь не холодная, и снова кажется, что в точности температуры моей кожи.

Хватит слушать тишину, я должен отвлечься от всего, а в этом ничто не помогает так, как музыка. Has he lost his mind? — спрашивает Black Sabbath у меня в ушах. Can he see or is he blind? Ищу в интернете слова. Он потерял рассудок? Зрячий он или слепой? Как раз для меня. Я был слеп, потому что не видел нюансов. Легче думать о ком-то уничижительно, чем пытаться пересмотреть свои суждения.

Музыка играет в случайном режиме. Только старики: Motörhead, System of a Down, Green Day, Guns N’Roses. Я отдаюсь на волю гитар, я хотел бы стать пульсацией ударных, я закрываю глаза. Четыре-пять ударов большого барабана между двумя ударами моего сердца. Заснуть не удастся. Что делает сейчас беглец? Спит? Вооружился терпением, как я? Если так, чего он ждет? Почему он остался в нашем квартале? Должен с кем-то встретиться? Кто-то приедет за ним? Он совсем потерялся? Если он приехал из России, или из Африки, или не знаю откуда, почему он не продолжает путь?

Снова задумываюсь, в своем ли он уме. Не душевно ли больного я спрятал у себя в шкафу, а потом передал на попечение сторожа на стройке?

Открываю глаза.

Ночью Том скинул мне фотки. Всей семьей посреди великолепного сада, всей семьей на пляже, всей семьей перед высоченной церковью (собором?), всей семьей в ресторане. Мне ему ответить нечего. В это утро я решил быть честным с самим собой, я могу признаться себе, что завидую, что мне тоже хочется иметь родителей, которые не растеряли своего света и могут свозить детей в Андалусию.

Закрываю приложение и глаза.

Человек на стройке, в домике-коробке, ждет. Ему сидеть безвылазно целый день. Еда и питье здесь есть. Я не понял, как он будет справлять нужду. Наш квартал для него — все равно что остров для жертвы кораблекрушения. Если он лежит на полу, то его черные глаза без зрачков смотрят в пластиковые рейки потолка. Белоснежные руки касаются пола. Попытается ли он продержаться здесь еще несколько дней? Месяцев? Лет?

Человек дышит тихо-тихо, его дыхания не слышно. Перед этим он так долго бежал. Последние три дня он восстанавливает силы. Он может быть и преступником, и жертвой, и виновным, и безвинным. Такой же загадочный, как его щелканье.

Около девяти до меня доносится шум. Музыку я уже полчаса как выключил. Догадываюсь, что встала мама. Делаю глубокий вдох и поднимаюсь. Она удивлена, что я уже явился на кухню. Спрашивает, хорошо ли я себя чувствую. Отвечаю просто, что хочу с ней позавтракать. Она тут же вскакивает. Я останавливаю ее. «Сиди, — говорю, — я сам себе приготовлю». Сбитая в полете, она секунду медлит и снова падает на стул.