Самый большой подонок

Я сбился со счёта, со смешанным чувством удивления, отвращения и сострадания рассматривая находившихся в самой настоящей беде людей, но так и не встретил ни одного изучающего либо мало-мальски любопытного ответного взгляда. Моё появление не вызвало абсолютного никакого интереса у этих несчастных, ибо протекающее на грани жизни и смерти их убогое существование не имело абсолютно никаких точек соприкосновения с моей собственной жизнью – так не имеют их никогда не пересекающиеся одна с другой скрещивающиеся прямые. Зато я явственно ощущал разливающееся в пропитанном запахами мочи и гниющего человеческого мяса глухое неприятие и отчуждённость. Я не имел права обижаться на прикованных к постелям мучеников, остывающие тела которых излучали в отражённом свете презрение, брегливость и равнодушие, в изобилии облучавшее этих людей в течение всей незадавшейся жизни и продолжавшее облучать до сих пор. И мне нечего было сказать этим погибающим больным, этим полуотрезанным ломтям, за которыми уже затворились прозрачные пока двери лифта, где вечно старая и вечно развязно молодящаяся старуха-лифтёрша по имени Смерть уже собиралась нажать кнопку самого нижнего подвального этажа. Я испытывал жгучий стыд из-за того, что стою перед ними таким сильным, здоровым и натренированным почти до нелюдского, киборговского, звериного совершенства беспроблемным, беспечным и легкомысленным добрым молодцем, хотя в данный момент и сам пребывал далеко не в лучшей форме. Но моё самочувствие, постепенно улучшающееся благодаря действию проглоченных микрохирургов и тонизирующих препаратов, не шло ни в какое сравнение с предагональным состоянием изуродованных и искалеченных странной медициной людей. И моих ран, травм и не слишком хорошего, по меркам привитых мне предельно жёстких критериев оценки собственных физических кондиций, самочувствия явно недоставало, чтобы посчитать себя настоящим собратом по несчастью страдающих обитателей жуткой больничной (?) палаты и чтобы эти обитатели смогли признать меня за своего. Я мысленно просил у них прощения и не зарекался от постигшей их судьбы и участи, как не зарекаются от любви, от сумы и от тюрьмы.