Самый одинокий человек

– Все хорошо, Майкл, все хорошо. Его родители приехали. Забрали его домой.

Я в палате Дж. – смотрю новости. Репортаж Би-би-си из Германии. Берлинская стена разрушена, ворота открыты. Машины гудят, друзья и родственники воссоединяются, все пьют шампанское. Приходит Хлоя, приносит мне чай. Она обнимает меня за плечи и говорит, кивая на телевизор:

– Десять лет назад никто бы и не подумал, что такое возможно. А теперь гляди. Жизнь меняется так, что мы этого и не ожидаем. Стены рушатся. Люди выходят на свободу. Нужно только подождать.

Я понимаю, что она пытается сказать: есть надежда.

Дж. умер 1 декабря 1989 года. Я не плакал. Но порой мне кажется, что у меня подтекает кровь из вен, словно мое тело надорвалось и теперь я тону внутри самого себя.

Я слег на диван. Не знаю, какое сегодня число, и мне все равно. Тело такое тяжелое, что я едва двигаюсь. Питаюсь овощным бульоном в больших количествах. Иногда ощущаю, как воняет в квартире.

Вставая, каждый раз поправляю подушки на диване, чтобы по возвращении лечь на готовое. Мелочи важны. Я лежу лицом к балкону и по вечерам теряюсь в игре огней. Иногда я открываю скользящую дверь и слышу, как приближается Рождество. Прохожие болтают о том, кто куда пойдет и кто что собирается купить. Я слушаю, как клерки, надравшись на рождественском корпоративе, орут песни. Иногда я выползаю наружу и смотрю, как парочки беззаконно обжимаются в темных уголках. И задумываюсь о том, что такое эта краденая нежность – начало чего-то или, наоборот, конец.

Мигают электронные часы. В 18:03 ко мне в дверь стучат. Смотрю в глазок. Женское лицо – доброе и вроде бы знакомое, но не из числа моих друзей. Открываю.

– Майкл? – спрашивает она.

Я удивлен, что она знает мое имя.

– Меня зовут Ли. Наверно, вы меня не помните. Я живу через четыре двери от вас, в ту сторону. – Она показывает. – Я вас не видела несколько дней и вот подумала, что вам не помешают кое-какие припасы. Я стучалась к вам вчера, но…

Она вручает мне большую сумку с продуктами.

– Там еще бутылка вина, так что ставьте осторожнее.

Я смотрю на нее, выдавливаю спасибо и начинаю разваливаться на куски. Она кладет руку мне на плечо:

– Я хотела сказать, если вам что-то понадобится на Рождество, мы никуда не уезжаем и…

Я выпроваживаю ее, пока эта доброта не уничтожила меня окончательно. Снова благодарю и желаю ей хорошо провести праздники.

Я выкладываю содержимое сумки на кухонный стол. Картошка, вино, окорок, пирог со свининой, салат – целое пиршество. И шоколад. И открытка. Снаружи – заснеженный викторианский Лондон. Внутри – «С наилучшими пожеланиями, Ли и Алан».

Я ставлю открытку на стол, и она все меняет – и в комнате, и особенно в моем настроении. Она рождественская. Я зажигаю свечу и открываю скользящие двери. Шум уличного движения, холодный воздух. Ли и Алан. Кто бы мог подумать?

Рождество 1976 года. Внезапные полосы света на Каули-роуд. Запах каштанов, которые Мейбл жарит на кухне и продает в лавке. Запах апельсинов, утыканных гво́здиками гвозди́ки. Лавка украшена остролистом и омелой, которые мы с Эллисом нарезали в Нунхэм-Кортни.

– Последняя елка, и все, – говорю я Эллису.

– Куда ее? – спрашивает он.

– Дивинити-роуд. В верхней части, у Хиллтоп. Вот накладная. – Я сую ему лист бумаги.

Он смотрит на бумагу и читает имя:

– Энн Кливер.

– Потом увидимся…

– Конечно, – говорит он.

– Поужинаем тут?

– Отлично. – Он улыбается. И выходит из лавки – на плече елка, на голове меховая шапка; я смотрю, как он переходит дорогу.

Сажусь в кресло Мейбл. Тикают часы, в лавку заходят покупатели добавить что-нибудь к заказу. Но большую часть времени я читаю. Трумена Капоте: «Завтрак у Тиффани», «Воспоминания об одном Рождестве». Потом выхожу из лавки в заднюю часть дома, в кухню, и завариваю себе чаю. Гляжу на часы, пытаясь понять, куда девался Эллис.

За семь лет наша поездка во Францию сильно изменилась. Теперь это – каникулы с двумя раздельными кроватями, история о двух отдельных юношах, о походах на пляж и французских красотках. Теперь у нас есть тайны друг от друга – мы скрываем то, что относится к сексу. Кто чем занимался. Это тайны, потому что мы не знаем, что делать с собой – с теми, кем мы были. И вот мы держимся от этого подальше и не трогаем – вдруг оно жжется. Молчание – как подорожник, помогающий от ожога крапивой.

Эллиса нет уже целую вечность. Я проголодался. Мейбл еще не вернулась от подруги, а мне нужна компания. Холод ползет по полу и находит мои ноги. Я встаю. Прыгаю по лавке. Подхожу к проигрывателю и ставлю свою любимую пластинку. Начинается вступление, и мое сердце пляшет в такт. The Impressions. «People Get Ready». Я открываю дверь лавки и даю волю ногам.