Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

С болезненным стоном Клод вновь склонился над распростертой под ним жертвой. С отчаянием обреченного покрыл он поцелуями все ее лицо: легко касался губами прикрытых век, покрытого испариной лба, черных дуг бровей, бархатного пушка на висках. В безнадежной попытке донести до этой девочки всю нежность своей горькой любви, архидьякон лаской изливал бесконечную глубину чувства, которое она не понимала или не хотела уловить в его словах. Руки его дрожали, когда он осторожно провел ладонями по гибкому телу. Пальцы стиснули ткань камизы, задирая подол; горячая ладонь опалила девичье бедро, непроизвольно сжав его. Короткий стон сорвался с губ Фролло отчаянным криком раненой птицы: в это сладкий миг предвкушения он ощущал трепетное биение бесконечного блаженства в своих руках; и, однако, чувствовал себя совершенно несчастным. Желание и любовь, призванные дополнять одно другую, никак не могли ужиться в судьбе этого мученика и рвали его на части больнее, чем это могли бы сделать пара булонских скакунов. В то время как первое требовало немедленного удовлетворения, суля райское наслаждение в дьявольском огне страсти, вторая кричала о невозможности, нелепости идеи обрести покой, если страсть эта не будет разделена на двоих.

Раздираемый на части противоречивыми эмоциями, почти обезумев, судорожно сжимая в объятиях свою драгоценную добычу, священник не сразу придал значения тому факту, что красавица вот уже несколько минут не подает признаков жизни. Она не отталкивала его, не отбивалась, даже не шевелилась. Когда мужчина оценил, наконец, неестественность подобного поведения маленькой, упрямой колдуньи, сердце пропустило удар. Он вмиг покрылся холодным потом, тут же почему-то решив, что плясунья, должно быть, мертва – проклятое снадобье все-таки оказалось ядом. В секунду он скатился с кровати, пристально вгляделся в неподвижное бледное личико; вздрогнул, увидев, как приподнялась грудь от глубокого вдоха.

- Эсмеральда, - тихо позвал Клод. – Эсмеральда…

Она не ответила, даже не открыла глаза – лишь чуть дрогнули ресницы смеженных век. Цыганка не имела больше сил бороться, сопротивляться. Проклятая слабость, сковавшая тело, никак не проходила; голова налилась чуть заметной, непреходящей, жидкой, мутной болью. Сухость во рту сменилась воспоминанием сладости овсяных печений с выраженным привкусом чего-то резкого, прежде заглушенного… так вот, куда поп подсыпал яд!..

Плясунья не могла, как ни пыталась, заставить себя отвлечься и не чувствовать действий похотливого монаха. Она с пронзительной ясностью ощущала каждое его прикосновение, каждый поцелуй; в голове непроизвольно рождались яркие образы. Она почти видела, будто бы со стороны наблюдая, как он склонился над ней, как шарит нетерпеливо руками по ее телу, как тянется к устам, выпивая их мед в медленном поцелуе… К счастью, девушка не испытывала больше никаких эмоций: все для нее было кончено, а растекшийся по телу свинец расслабил настолько, что сохранять неподвижность оказалось не только легко, но и приятно – даже шевельнуть пальцем сейчас казалось непосильным трудом. Для себя же она уже твердо решила, что, как только все будет кончено, достаточно доесть смертельное лакомство и покончить со всем разом. От трех-четырех печений сердце едва не выскочило из груди; от десятка оно уж наверняка замрет, не выдержав столь быстрого бега. Она сбежит от монаха в манящую, сладкую во всех смыслах, милосердную тьму. Даже судьба Феба не занимала ее более: может ли взволновать хоть что-то юную, отчаявшуюся душу, мнящую себя на пороге вечности?.. Увы! Собственная судьба казалась Эсмеральде настолько несправедливой, что ей хотелось лишь поскорее завершить этот путь. Пусть кровь ее останется на совести мерзкого священника, пусть память мучит его всю оставшуюся жизнь!.. И Феб, когда узнает о ее кончине, пожалеет, что так легко поверил в нелепые обвинения и быстро нашел ей замену – в этот мрачный миг цыганка снова уверовала в рассказ звонаря.

Но что же поп?.. Почему медлит?.. Неужто решил пощадить ее? Нет, невозможно. Она ведь даже не сопротивлялась, покорилась, как он и хотел. Тогда с чего бы так резко оторвался от нее?..

- Дитя… - шепнул Фролло, закрыв глаза и бессильно прижимаясь лбом к краю постели; руки непроизвольно сжались в кулаки, выдавая напряжение будто сжатого в пружину тела. – Я не хочу, не могу… не хочу, чтобы все произошло так. Я ведь люблю тебя, слышишь?.. Но что тебе за дело до этого. Видит Бог, я отдал бы все за один твой ласковый взгляд… Невыносима твоя ненависть!.. Она страшнее пыточной Тортерю, больнее кинжала, что избороздил мою грудь во время твоего дознания, и побороть ее еще более невозможно, чем победить чуму. Что же мне делать? Скажи, девушка, что делать, как жить дальше?! Ты не принимаешь мою любовь, а я не в силах исцелиться от нее и избавить нас обоих от страданий! Не в силах, слышишь?!