Sans qu'un remord ne me vienne (СИ)

Клод, свалив покупки на стол, начал угрожающе надвигаться на юного шалопая. Тот, быстро сообразив, что и дальше испытывать брата на добродетель терпения равносильно самоубийству, проворно шмыгнул в сторону двери.

- Жеан, постой! – крикнула вдруг плясунья, и гневный взгляд архидьякона тут же перескочил на нее. – Останься!

- Извини, Эсмеральда, - отозвался мальчишка, помедлив секунду у выхода, - но раз уж твою шкурку, как выяснилось, спасать не надо, я, пожалуй, поберегу пока свою. Она мне еще может пригодиться: вдруг я все-таки стану актером – а в таком деле без шкуры никак.

- Кем ты станешь?! – задохнулся старший Фролло, и белокурый повеса все-таки выскочил за дверь.

Мужчина медленно развернулся к отбежавшей в самый дальний угол девушке и смерил ее немигающим взглядом, от которого у той внутри все похолодело. Боже, что теперь будет?..

- Что он тут делал? – срывающимся голосом, тщетно пытаясь взять себя в руки, спросил священник.

- Он же сказал: они с Пьером беспокоились обо мне, вот и все.

- Почему ты хотела, чтобы он остался?

- А то вы сами не знаете!.. – дрогнувшим голоском отозвалась плясунья.

- Хотела, чтобы я держался на расстоянии, - констатировал архидьякон. – Помнится, когда я уходил, ты не выглядела особенно несчастной.

- Прекратите! – вспыхнула прелестница. – Вы… вы просто отвратительны!

- А ты просто маленькая лицемерка! – Клод возвысил голос, делая шаг навстречу. – Пока я улаживал твои дела, развлекалась тут беседами с румяным мальчишкой!.. А, может, и не только беседами?..

- Как вы смеете! – Эсмеральда влепила пощечину приблизившемуся мужчине быстрее, чем успела сообразить, что делает; тихо ойкнула, но было уже поздно.

Разъяренный священник в мгновение ока перехватил тонкие запястья и задрал ее руки так высоко, что миниатюрной красавице пришлось едва ли не встать на цыпочки.

- Ты только моя, - гневно зашептал Фролло на ухо прижатой к стене девушке. – И я не позволю кому-либо дотрагиваться до тебя, ясно?!

Та лишь дернулась в бесполезной попытке вырваться, рассерженная ни сколько его грубым обращением, сколько словами. Да что он о себе возомнил, похотливый монах?!

- Я жду ответа.

- И что же, интересно, я могу ответить?! – если бы Эсмеральда умела убивать взглядом, ее визави уже лежал бы бездыханным. – Что пришла сюда только потому, что вы снова не оставили мне выбора? Что мне пришлось научиться жить в мире, который принадлежит развратным попам и бездушным дворянам, которые умеют только брать и не обучены отдавать? Что буду рада уйти отсюда навсегда, как только встречусь с матерью? Что мне отвратительна ваша похоть, и я терплю все это только ради нее?

К концу этой тирады злость почти испарилась, словно выдохнутая вместе с горькими словами. Стало вдруг так грустно, что впору завыть на луну, которой, как на грех, нет сейчас в небе. Пылавшие минуту назад гневом черные глаза подозрительно заблестели.

- Прости меня, - мужчина немедленно отпустил тонкие ручки и прижал к себе эту совсем уже женщину, но все еще почти ребенка; она не противилась, уткнувшись личиком и ладошками в широкую грудь и чувствуя, как бережно скользит по волосам шершавая ладонь. – Прости, я просто… Я, верно, сошел с ума. Ревную к собственному брату… Но я так люблю тебя. Только представлю, что сегодня ты уйдешь, и я больше никогда тебя не увижу – и я не знаю, что мне делать. Я не понимаю, как жить дальше, если ты не дашь мне надежду, хоть тень надежды. Вчера ночью, когда мы разговаривали… На секунду мне показалось, что все изменится, что ты останешься со мной. Но теперь я вижу, что это не так. А мне, кажется, легче распрощаться с жизнью, чем с тобой.

Маленькая чаровница удивленно вскинула голову и воззрилась на него так, как будто впервые видела. Да так оно и было: та женщина, которой она стала, впервые слышала подобные слова. Они были сказаны тихим, почти безэмоциональным тоном, однако, в отличие от цветастых и напыщенных громких клятв капитана, были беспомощно искренни, выстраданы откуда-то из потаенной глубины души. Повзрослевшая плясунья чувствовала это сейчас так же явственно, как размеренное биение его колотящегося о ребра сердца под своей правой ладошкой.

- Моя похоть отвратительна и мне самому, - продолжал Клод. – Но что я могу поделать?.. Мне легко было побороть вожделение, когда речь шла только о нем. Но сейчас… сейчас я держу в своих объятиях самую восхитительную женщину на свете, и даже будь я святым, все равно не удержался бы от искушения. Ты просто не представляешь, насколько желанна!.. Я думал, что исцелюсь от своего недуга после того, как невольно стал свидетелем твоего падения. Думал, что мне будет отвратительна отныне сама мысль о тебе, потому что ты больше не чиста… Но все вышло иначе. Мне просто было очень больно, вот и все. Ничего не изменилось: я по-прежнему желал тебя. Было бы лицемерием говорить, что тот вечер ничего не значит: мне бесконечно жаль, что ты познала мужчину до меня, да еще и… такого. Но я не могу ненавидеть тебя, не могу перестать любить. И перестать хотеть – тоже не могу.