Саркофаг. Чернобыльский разлом

Что было дальше, известно всему миру. Около пятидесяти тонн ядерного топлива испарилось и было выброшено в атмосферу в виде мелких частичек двуокиси урана, высокорадиоактивных радионуклидов йода, плутония, цезия, стронция и других радиоактивных изотопов. Еще около семидесяти тонн разбросано на территории АЭС. Активность выброшенного топлива достигала 15–20 тысяч рентген в час. Чтобы представить значимость этих цифр, напомню, что атомная бомба, сброшенная на Хиросиму, содержала всего лишь несколько килограммов обогащенного урана, а взорвавшийся реактор Чернобыльской АЭС выбросил в атмосферу столько радионуклидов, сколько могли бы дать несколько тысяч атомных бомб.

– Эти цифры кому-нибудь известны? – пораженный их масштабом спросил я. – Или они большой секрет?

– Да нет, – пожал плечами Игорь Николаевич. – Никакого секрета тут нет, специалисты их знают. Другое дело, что они неведомы широкой общественности, но в те времена власти не позволяли их публиковать, чтобы, как они говорили, не вызвать паники. Даже в официальном отчете МАГАТЭ записано так: «Первопричиной аварии явилось крайне маловероятное сочетание нарушений порядка и режима эксплуатации, допущенных персоналом энергоблока». Но это не так, совсем не так! – в который раз грохнул он кулаком по столу. – Специалисты из МАГАТЭ многого не знали и конечно же не подозревали о существовании сверхсекретных станций, сейсмограммы которых напрочь опровергают их выводы.

– Игорь Николаевич, а проблемой лучевой болезни вы не занимались? Ведь удар жесточайшей радиации на себя приняли даже не десятки, а сотни тысяч человек.

– Если честно, то пытался. Но меня, слава богу, вовремя остановили доблестные советские чекисты. Они ведь тогда засекретили все, всех и вся. Даже телефонная связь с Чернобылем была заблокирована. А меня, неспециалиста в области медицины, послали куда подальше – и вся недолга.

Так что никакой информацией о людях, попавших под радиационный удар, я не располагал.

Но одного наш могучий КГБ не учел, он не мог запретить ученым общаться между собой напрямую и обмениваться «закрытой» информацией. Я до сих помню, как потрясла нас реплика одного из ведущих радиобиологов мира академика Ильина. Несколько позже это высказывание вошло в его книгу, так что теперь его можно процитировать:

«Ровно через сутки после аварии, 27 апреля, двумя специальными рейсами „Аэрофлота“ из Киева в клинику Института биофизики, расположенной в 6-й клинической больнице, привезли 115 пострадавших. И когда мы вышли их встречать, мне и профессору Ангелине Константиновне Гуськовой хватило одного взгляда, чтобы понять, что на Чернобыльской АЭС произошло нечто страшное.

Мы никогда не видели такого количества пораженных. Мы не питали иллюзий, что по крайне мере 30 человек еще живы, но уже убиты радиацией. К несчастью, наш прогноз оправдался – 28 человек погибли от переоблучения, не совместимого с жизнью».

Я хорошо помню, как буквально за несколько дней профессор Гуськова стала известна всему Советскому Союзу. Круглыми сутками она не отходила от больных, добывала никому не известные заграничные лекарства, экспериментировала с отечественными. Иногда они помогали, иногда – нет. Но перед тем, как провалиться в небытие, последним человеком, которого видели чернобыльцы, была Ангелина Константиновна.

А Лубянке на это было наплевать, «искусствоведы в штатском» стояли на страже государственной тайны, о которой хорошо знал весь мир. Чего стоит уникальный по своей глупости чудом сохранившийся документ той поры:

«Завтра, то есть 6 мая 1986 года, профессор А. К. Гуськова должна участвовать в конференции врачей за мир и ядерное разоружение. Комиссия считает, что проф. Гуськова не должна принимать в ней участие, чтобы избежать ненужных встреч с иностранными специалистами».