Саркофаг. Чернобыльский разлом

Все началось с того, что мне надо было перебраться из Грозного в Гудермес. Иного варианта, как на вертолете, не было. То, что произошло дальше, на правду похоже мало, но ей же ей, правда! Со мной и раньше случалось нечто подобное: скажем, будучи в Якутске, я нос к носу встретился в гостиничном лифте с известным охотоведом, которого знал по одной из экспедиций на Вологодчине. А Владивосток! Вы только представьте, в разгар курортного сезона, на пляже этого прекрасного города я расстелил свое полотенце рядом с человеком, которого знал по Санкт-Петербургу.

Так и теперь. Как только я взобрался в вертолет и пристроился на каком-то ящике, из кабины раздался ворчливый бас со знакомым характерным заиканием, причем не на согласных, а на гласных звуках.

– Ну вот, – донеслось из кабины пилота, – опять он. И когда я от этого проныры избавлюсь?! Ведь спрятался в проклятом Аллахом Грозном, так нет же – нашел! – обрушился на меня какой-то громадный дядька и так принялся тормошить и обнимать, что только ребра трещали.

– Здорово, дружище! Здорово, чертушка! – растягивая гласные, почти пел он. – Как ты сюда попал? Какого лешего тебе тут надо?

И тут я его узнал!

– Гришка, ты ли это? – изумился я. – Ты-то… Ого, вы-то, товарищ подполковник, – покосился я на его погоны, – что здесь делаете?

– Да ладно тебе, – отмахнулся он, – ты-то, вы-то… А делаю я то, что и вся наша братия, – воюю.

– А как наш консерваторец? Ну, Пашка Макеев?

– Капитан Макеев, – сглотнул он ставший сухим воздух, – капитан Макеев погиб.

– Да ты что! – охнул я. – Неужели сбили?

– Сбили… От «стингера» на нашем корыте не увернуться. А вместе с Пашкой сгорело семеро десантников. Кто есть кто, опознать невозможно. Вызвали меня, может, по каким-то вторичным признакам удастся опознать останки капитана Макеева.

Час полета – и мы в Гудермесе. Но то, что нам показали, даже останками назвать нельзя.

– Вот беда-то, – чуть ли не плакал Кармазин. – Я помню, что у Макеева на плече была татуировка – шпиль Петропавловской крепости, так ведь от нее и следа нет.

– Все ясно, – сделал какую-то запись человек в забрызганном кровью халате, – придется всех вместе отправлять в Ростов-на-Дону. Там при окружном госпитале работает спецлаборатория № 124, сотрудники которой занимаются идентификацией трупов погибших солдат и офицеров. А то ведь были случаи, когда родителям отдавали не их сыновей, а кого придется. Вы не поверите, но доходило даже до того, что приходилось раскапывать могилы и отправлять гробы по другому адресу. А вам, товарищ подполковник, – обратился он к Кармазину, – хорошо бы тоже отправиться в Ростов. Ведь никто не знал капитана Макеева так хорошо, как вы, его командир. Ваши показания могут оказать врачам неоценимую помощь.

– Да, конечно, я готов, – согласно кивнул Кармазин. – Только согласую эту поездку с начальством.

Начальство не возражало, и тем же вечером мы оказались в Ростове-на-Дону. Встретил нас подполковник медицинской службы Владимир Щербаков.

– Сегодня день не такой напряженный, – рассказывал он, – всего двадцать пять трупов. А вот вчера было двести двадцать три. Мы их делим на три категории. Первая – пригодные для визуального опознания, мы их называем «белыми», по цвету привязанной бирки. Вторая – условно-пригодные, иначе говоря, «желтые». И, наконец, непригодные для опознания – мы их называем «красными». Я очень сожалею, но восемь тел, которые вы привезли, относятся к «красным». И это ничего не значит! – повысил он голос, когда Кармазин хотел что-то сказать. – «Красных» мы идентифицируем не менее успешно, чем «желтых» или «белых».

– А дальше? Что дальше? – задал наконец свой вопрос Кармазин. – Ну, опознали, ну, установили фамилию, имя и звание. А что дальше?

– С первой группой особых хлопот нет, как правило, их опознают сопровождающие лица, которые их знали по совместной службе. Поэтому быстренько обрабатываем тело, одеваем, запаиваем и отправляем родственникам. С «желтыми» сложнее. У них либо напрочь разрушено лицо, либо вообще нет головы, но на теле есть родинки, рубцы, шрамы от ранее сделанных операций, татуировки, а на костях следы ранних переломов. Если это записано в медицинской книжке, проблем с опознанием нет, а если эти данные не внесены, приходится приглашать сослуживцев, а то и родителей.

– И вы показываете им труп? – ужаснулся я.

– Что вы, что вы! Ни в коем случае. Все снимаем на фото– и видеокамеру. А показываем только детали, но ни в коем случае не обезображенное лицо. Родителям мы прямо говорим: будет лучше, если вы сохраните в сознании образ своего мальчика таким, каким его знали при жизни. И многие родители это понимают. Хотя формально они имеют право посмотреть и на тело. Не скрою, что на это соглашаются немногие.