Сборник работ. Девяностые

— Мне квартиру двухкомнатную предложили как заведующему. Я отказался. С учителями вместе жил. В Умбу я приехал в двадцать четвертом. Коган, директор школы,— через пять лет. А еще через пять — первые учителя: Шумилов, Рюнгинен, Шмик… Школа помещалась в одноэтажном домике. Внизу — классы, а на чердаке мы, учителя, жили.

Жили впятером — эстонец, украинец, еврей, немец и русский. В голову не приходило гордиться этим — «братство», «национальное равноправие». Работали, делили и кров, и стол вместе — зав. роно, директор школы, учителя. Вместе собственными руками строили и новую, среднюю школу.

И школа, и район стали лучшими в области по успеваемости.

…В том же 1924 году, когда он приехал в Умбу, был ему знак из будущего. После смерти вождя революции он откликнулся на ленинский призыв в партию. Принимали массами. А ему отказали: социальное происхождение.

— Уже шел 1927 год, Пялица выдвигает меня делегатом на первую районную партийную конференцию. А я все кандидат. Поехал гостем, без права решающего голоса. В 1929-м — чистка, и я опять кандидат. Только в 31-м приняли, после семилетнего стажа.

* * *

Подъем был велик. Собрания, ячейки, митинги. Открываются библиотеки, клубы. За вход в клуб можно было платить и деньгами, и дровами, и мукой, и рыбой. Заманчиво именовали первые колхозы: «Маяк», «Передовик», «Всходы коммунизма». Коллективизация была сплошной, хотя половина той же революционной Кузомени была против колхозов.

Николай Михайлович верил в то светлое, что, казалось, маячит вдали, и в людях эту веру утверждал. Он не сразу понял, что плывет против течения. Ведь уже не только поморов он воспитывал, но и иных — пришлых, гонимых Советской властью, их все прибывало.

Север всегда был чужедальней стороной, окраиной. Прежде сюда шли холопы, монахи, свободные крестьяне, которые становились охотниками, рыбаками, солеварами. Теперь прибывали сюда те, кто спасался от раскулачивания, от голода, селились репатрианты. Прежние переселенцы спасались от феодального гнета, нынешние — от гибели.

Светлую веру, которую он утверждал,— режим убивал. Он внушал общечеловеческие ценности, учил добру и справедливости, а уже шли аресты. Взяли редактора газеты, начальника ГМС, ветеринарного врача, главного агронома. Каждую ночь за кем-нибудь приходили. Когда арестовали школьного географа Павлу Григорьевну Смирнову, Пидемский взялся вести ее уроки.

— Однажды утром заходит ко мне директор школы Коган. Год был 1937-й. Я, говорит, только что от председателя райисполкома, он предложил мне твое место. А я, спрашиваю, куда? Он руками развел, сам, мол, понимаешь. Ордер на мой арест, оказывается, был уже подписан, но я об этом только потом, после войны узнал. «Ну что ж,— говорю Когану,— желаю успеха».— «Да нет, я отказался». Поднимаюсь к Степанову, председателю райисполкома, я на первом этаже, он — на втором. Вошел, он улыбается: «Что, Коган уже доложил?» — «А вы думали промолчит? Он на мое место не пойдет, я его знаю».— «Что собираешься делать?» — «Куда-нибудь в глухомань уеду, сегодня же».— «Ищи замену и давай».

Никто из учителей, ни один не согласился занять место зав. роно. С трудом нашел человека, уговорил, и то потому, что намекнул: речь о судьбе.

— В тот же день я заскочил к Архипову, первому секретарю райкома. «Поедешь в Пялицу, это далеко, триста километров морем. Школа там есть. Сегодня же… Пароход уходит вечером».— «Вечером меня могут арестовать прямо на пристани».

Первый секретарь созванивается с председателем райисполкома. Пароход Кандалакша — Архангельск задерживают в Умбе до рассвета, председатель выделяет лошадь, и Пидемский с женой ночью перебираются на пароход.

— Через неделю я позвонил из Пялицы Степанову… Нет — арестован. Позвонил Архипову — арестован. Больше их никто не видел.

Началась война. Имея бронь, он шел зимой триста километров до ближайшего военкомата. Военком сказал: «Рядового с бронью не имеем права».— «А я от вас не уйду». Военком вызвал еще кого-то, подумали: «Оформим вам младший офицерский чин».— «Нет,— ответил он,— я рядовым пойду».

— Я одолжений боялся.

Из двадцати четырех учащихся предвоенного выпуска в Умбе двадцать два ушли на фронт. Пятнадцать не вернулись.

Уходили учителя и по повесткам, и не ожидая их.

…Учеба продолжалась. Вместо учителей место у доски заняли старшеклассники.

* * *

Самолюбивый и гордый Пидемский нигде и ни от кого не скрывался, о его местопребывании знали, он и сам звонил в Умбу, по пустому следу спасителей. Его не трогали: когда механизм арестов и убийств действует для отчета, никому не нужен человек за триста километров — бери рядом любого, под рукой.

После публикации в «Известиях» бюро Мурманского обкома партии 28 марта 1989 года вынесло постановление, о котором сообщила районная газета «Терский коммунист»: