Сброд

Слобода. Подножие Дуба. Аня и Матвей сидят на корнях. Перед ними деревянный стол с узорчатой белой скатертью. На столе самовар. Две масляные птички-игрушки клюют воду из блюдец. Аня сидит, поджав ноги к груди. Матвей доигрывает на скрипке «Сурка» Бетховена, неумело, как ученик, переигрывая несколько раз кусок, который тяжело дается. Недовольно цокает при каждой неудачной попытке. Когда доиграет, откладывает скрипку в сторону. Сидят молча, птички-игрушки стучат по блюдцу.

Аня (смотрит прямо, поверх стола). Кто такой Адам?

Матвей (оборачивается к Ане, вырванный из собственных мыслей). М-м-м?

Аня. Мама говорила о нем. Об Адаме. Кто это?

Птички перестают пить воду. Тишина.

Матвей ищет скрипку, снова берется за нее, начинает «Сурка» с начала.

Аня (хватает Матвея за локоть, не дает играть). Кто это?

Матвей (отводит взгляд, прячет лицо от Ани, пытается сдержать улыбку). Сама спроси у нее. (Встречается с Аней взглядом.) Вот и повод проснуться.

* * *

Даже животному разуму ясен ужас перед увечьями. Шрамов и вывихнутых суставов боится зверь, спящий в тех частях разума, куда никогда не проникает свет. Рада была уверена, что давно переступила страх. Она видела своими глазами, до какого состояния можно прижизненно изуродовать человеческое тело. Твари, как правило, крепче. Их страданий она с лихвой повидала, немало перенесла на себе. Всегда удивляло, как сильна воля тварей к жизни, с каким упорством их плоть борется вопреки и изо всех сил. Есть что-то сентиментальное в шрамах, которые все-таки остаются. Иногда вина не позволяет исцелиться. Если тварь считает, что заслуживает это увечье, оно останется с ней уже навсегда. По крайней мере, так объяснял Черный Пес.

Этого больше всего и боялась Рада, глядя на свое отражение в воде. От правой руки осталась культя. Нечего придираться ко шву. Но это все не отменяло, что теперь Рада калека. Ни черта она не поборола. Никто не учится на чужом опыте, нельзя научиться терять. Можно сколько угодно видеть корчащихся в агонии взрослых и детей, можно хоть оглохнуть от этих криков – а люди всегда, каждую секунду кричат от боли, надо лишь прислушаться. Ничто не подготовит к тому, что Рада видела в зеркале. А видела она калеку, и клялась, что это временно.

Впервые с той злосчастной Жатвы Рада была счастлива, что Аня в полудреме, что душа и разум наполовину покинули тело. Не придется подбирать слов, что-то объяснять, как-то успокаивать.

Для дочери и матери отвели избушку. Никто не приходил топить печь, но жар не уходил ни днем ни ночью. Почти все время они сидели в четырех стенах, не считая вылазок за едой в трапезную. Проходя по деревне, Рада вскользь поглядывала на стену большого амбара. Некрашеное дерево, как и во всей деревне, обрело серый цвет.

День был особенно погожий. Весна насыщала это место и насыщалась им же, брала и отдавала. От этого дыхания просыпался могучий дуб, саженец со знакомым запахом. Может, этим дыханием напитывается и бледно-серая рука, торчащая из-под земли. Рада сидела с дочерью на скамейке и представляла, что это будет за цветение. Недалеко раздалось мерное тсыканье стального клюва. Переведя змеиный взгляд, Рада увидела Лену, подстригающую большими ножницами мертвые и больные ветви и собирающую их в корзину. Белый призрак парил от куста к кусту, подвязывал саженцы, клюв отсекал лишнее. Лена приближалась к скамейке. Ветерок донес нотки спящего, но уже пробуждающегося от снежного сна леса.

– Не волнуйся, – сказала Лена, ставя корзину на землю.

Девушка села рядом с Радой, круто прогнула спину и потерла затылок. Живое золото плескалось в распахнутых глазах. Свет оживил даже тонкие бесцветные ресницы.

– Отрастет, – произнесла Лена. – Это будет плющ. Увьет всю стену.

– С чего ты взяла? – спросила Рада.

– Может, и не плющ, – пожала плечами Лена.

– Я же не об этом, – холодно вздохнула Рада.

Лена кивнула, разогнулась, размяла плечи.

– Отрастет, – повторила она и перевела взгляд на Аню.

Девушка все это время сидела как обычно: безучастно пялилась перед собой.

– Ты понимаешь, ради чего отдала руку. Ради чего отдашь вторую. Тебе есть зачем жить, – добавила Лена.

Рада опустила руку на плечо дочери. Мать любовно открыла лицо Ани, мягко поцеловала в висок, едва-едва коснувшись губами.

– Мое сердце бьется благодаря ей, – тихо произнесла Рада.