Сброд

Вылазки в город. Потом за его пределы. Дверь поезда уже закрывалась, но заела, только поэтому они с Матвеем успели запрыгнуть. Объявили следующую станцию. Воронец вслушивался, как будто это имеет значение.

– Когда нам выходить? – спросил Женя.

– Ты мне скажи, – ответил Матвей, кивнул на ночную платформу.

Состав тронулся дальше.

– Выбери, что тебе по вкусу, – сказал Матвей, настраивая скрипку.

– Я не собираюсь выходить из вагона, – ответил Воронец.

– Отлично. Так даже лучше.

Длинные места с редкими пассажирами напоминали плодоносные ветви поздней осенью, когда на самом дереве осталось всего ничего. Там, под ногами, гниет пряная мякоть, ее задорно клюют зяблики. Но даже того, что осталось на ветках в ноябре, хватит.

Полилась музыка. Точно дымный дурман, она охватила вагон. Воронец пытался понять, где уже слышал мелодию. Пока он цеплялся за звук, глаза стали подводить. Либо поезд набрал такую скорость, что не видно ничего, кроме грязной мешанины тусклого электрического света, вывесок, сигнальных алых огней, лесополосы, строительно-оранжевых пятен не то жилетов, не то касок. Какой-то сигнальный неон, машины, которым давно пора в автомойку, автомойки, которым вообще непонятно, что нужно, снова свет и открытый перелом забора: из бетона торчала арматура, и снова свет, и грязный снег, которого в это время года уже быть не может. В отражении окна Воронец видел Матвея. Смычок поднимался и опускался, мешал реальность по ту сторону стекла.

– Голова пойдет кругом. Будешь слышать всякое. Не бойся, это пройдет. Дай себе волю, – сказал Матвей.

– Я боюсь зайти слишком далеко… – произнес Воронец, чувствуя, как алчное чревоугодие уже запрыгнуло на плечи и жаждет бойни.

– Не зайдешь, – холодно усмехнулся Матвей. – Ни я, ни Кормилец, никто из Чертова Круга не заходил слишком далеко. Переоцениваешь себя, дружище, как и многие поначалу. Чертову Кругу всегда слишком мало.

Вагон прибыл на конечную. Двери открылись впервые за всю поездку. Плоды лежали на полу, на своих сиденьях. Просто плоды. Однородная мякоть. Вся одежда Воронца была в этой мякоти. На лице, на руках, в длинных волосах. Сок, кровь. Что-то царапало десны. Воронец сплюнул.

– Косточки, – просто заметил Матвей, похлопав протеже по плечу.

– Ты куда?

– Мы тут закончили. Тоха приедет, все соберет, подадут на следующем застолье.

– Погоди. – Воронец слышал через слово.

Будто бы оставался на поверхности воды, но большие волны накрывали, воруя обрывки слов. Женя развернулся, пошел к кабине машиниста, скрылся. Матвей поджал губы, огляделся по сторонам.

– Не стоит, – тихо произнес Матвей, прогуливаясь по ночному перрону.

Он пытался понять: куда они вообще приехали? В то время для Воронца поездка не окончилась. То, что бушевало во чреве, требовало и машиниста. Вдруг голова – это самое вкусное?

Воронец вырвал дверь, вошел в кабину.

– …а где? – растерянно прошептал Женя.

И тут же будто в каждое ухо зашло по сверлу до самого черепа. Воронец упал на пол, обхватив голову руками. Перед глазами появились клоунские ботинки.

– Ах ты сука! – сквозь горячие слезы засмеялся Воронец.

Перед ним стоял Клоун в костюме машиниста с клаксоном. Матвей все слышал, стоя на платформе. Когда раздался победоносный клоунский сигнал, это вызвало улыбку. Одно и то же, и каждый раз смешно, как в первый. Чем-то даже завидно.

– Боже, никогда не меняйся… – с улыбкой произнес Матвей.

Они втроем сошли с перрона, переползли через дыру в заборе и оказались в Чертовом Кругу. Близился рассвет. Пелена спала с глаз. Воронец щурился даже от бледного далекого солнца. Чувство времени смазалось, как во время лютой пьянки. То, что сейчас лилось по жилам, проняло куда сильнее, чем алкоголь. Будто бегали искры елового костра и горький смолистый дым плыл по всему телу. Внутри зародился жар, который способен рассеивать самую мерзлую февральскую ночь. Горячее чувство жизни наполнило грудь Воронца с глубоким вздохом.

– Неужели так будет всегда? – спросил он.

Клоун радостно оживился, схватил Воронца под локоть, закружил, размахивая свободной рукой. Даже если бы Женя попробовал вырваться, не удалось бы. Матвей смотрел на эту беззаботную радость, на то, как просыпается цирк. Растягивает тугие мышцы, по которым скоро хлынет кровь.

– Пока ты нравишься Чертову Кругу, – тихо ответил Матвей, щурясь от восходящего солнца.

* * *