Сброд

Магия на сцене давалась Воронцу, когда он расслаблял внутренний взор, не спрашивал, не уточнял, а просто прислушивался. Разум дремал, как сытая собака, а сердце продолжало играться глупым ребенком. Дите вновь и вновь било палкой по поверхности радужной лужи, напоминающей северное сияние. В нескольких шагах стоит мать, зная, что под ногами не радуга, а бензин. Брызги и грязь касаются юбки. Пятна не отстирались бы даже в машинке (даже в те времена, когда она работала), а теперь, с ручной стиркой, и думать нечего. Дело пропало. Но нет никакой обреченности. Ну, грязная юбка, и что? Пятно и пятно. Разве это пятно – большая цена? Они упустили свой автобус, пойдут пешком, взявшись за руки. Он будет идти опустив голову, разглядывая волшебные разводы, будет шаркать по асфальту палкой. И мама здесь, рядом. Не надо ни видеть, ни слышать. Просто крепче сожмет руку – настоящую, живую и теплую, а вокруг них бескрайний океан.

Воронец не знал, как много своего сна рассказал, и лишь когда сердце вновь вернулось, вновь забилось по-земному, Воронец устремил испытующий взгляд на Матвея.

– Для тебя это что-то личное? – спросил Матвей.

Такой холод точно означал внимание. Воронец ощутил себя на препарационном столе. Света обрушилось слишком много, но какой-то слишком искусственный.

– Мне сложно сказать это словами, – пробормотал Воронец, протирая глаза. – Это то, чего мне не хватало. Ты заметил? Там нет звуков. И я не просил Чертов Круг мне помогать. Ведь так кто угодно может прийти на мое место. Я хочу говорить своим сердцем. Вот оно. Мое глухое сердце, жаждущее лужу лучезарного бензина.

Молчание длилось слишком долго, чтобы Воронец все еще не догадался ни о чем.

– Давай пройдемся? – предложил Матвей.

Уже тогда от былого настроя у Жени не осталось ни следа. Они вновь оказались в импровизированном кинотеатре. Начался фильм. Какое-то домашнее архивное видео, которое смотрят из вежливости. Пересвет. Камера не справлялась с тем, что смотреть надо везде и сразу. Какой-то парк, видно, выходной, раз так много народу. Кто-то толкнул оператора, и он взялся за камеру крепче. Полкадра занял палец. Звук был, но лучше бы не было. Слов не разобрать, что-то гудело, кричало, падало, стукалось. Пару раз оператор показался в кадре.

– Хватит, – стиснув зубы процедил Воронец.

– Что? – переспросил Матвей.

– Выключи, – твердо потребовал Женя.

Кино погасло само собой, как и началось. Воронец глубоко вздохнул, потер лицо.

– Ты со сцены не должен говорить детским голосом, – произнес Матвей. – Это на тебя из зала должны смотреть глаза счастливого ребенка.

Воронец молчал. Матвей положил руку на плечо.

– Давай развеемся?

* * *

Лето. Дорога уже была настолько разбита, что пришлось съехать на обочину. Пришлось расправлять карту и всматриваться в срезанный кусок. Путь лежал именно туда, куда обычно лепят рекламу дров, рытья траншей или не менее полезных услуг. Путь пролегал через шоссе, где заметно редели отметки о заправках и населенных пунктах со смешными названиями.

Воронец не был уверен, что они доедут. Не на этой машине. Когда-то хорошенькая иномарка неплохо так потрепалась на пыльных колдобинах. Воронец был готов ставить деньги, что ее угнал кто-то из цирка (и победил бы, это был Клоун). На сиденьях меняли обивку много раз, притом вразнобой. С каждым ремонтом машина выглядела все ущербнее.

Воронец и Матвей сидели в этом осколке эпохи и пытались разобраться в карте. Скорее, пытался разобраться Воронец. Матвею была присуща нездоровая уверенность, что он в любом случае приедет куда хотел, даже если свернет пораньше, проедет поворот, угодит в канаву или под фуру.

На чем бы не зиждилась эта уверенность, так и случилось.

– Уже близко, – сказал Матвей.

Воронец перестал клевать носом и огляделся, а скорее – прислушался. Они проезжали мимо светло-серой твердыни. Оттуда несло падалью. Пронзительные крики царапали оглохшее и опустевшее небо.

«Скотобойня», – понял Воронец.

К вечеру машина доехала до деревни с КПП. Шлагбаум был поднят. У пустой миски лежала сахарная косточка. Собаки не видно.

– Ну, нам же лучше, – пожал плечами Матвей и поехал дальше.

Семнадцать домов, огороженных глухим забором, сменяли друг друга. Безликое тихое место. Оно ощущалось как знакомство с человеком, который поджидал из укрытия, чтобы увидеться тебя первым ради ощущения собственной безопасности.

Последний дом, и единственный без забора, но что примечательно – с воротами. В них и заехала побитая иномарка. Если верить звуку, на машине появилась новая пара вмятин.

Воронцу понравился дом: большой, трехэтажный, сложенный из больших белых бревен. Вдалеке темнел закрытый колодец. Поближе – пень, в нем топор и сырое, не готовое к топке дерево. Воронец наколол дров. Сделав небольшой перерыв, он позалипал на кольца большого пня. Рисунок колец, хоть избороздился, орыхлел от ударов, но все равно читался. Когда стемнело, они уже развели костер, открыли пиво. Оно оставалось холодным даже без холодильника.