Сброд

– Ты не тот материал, которому нужен свой голос, – сказал Матвей. – Ты другой. Распил камня с узорами будет красив. В нем есть глубина, холодная потусторонняя мудрость. Ты хорош в другом. Не бойся уйти в тираж. Ты уже там и делаешь успехи. Просто делай то, что делал, так же четко и ярко. Плевать, что на самом деле. И уж тем более – что снилось. Жизнь – она за окном. Когда приходят в Чертов Круг, хотят видеть иное. Ты уже догадался, кто к нам приходит? Твари, жажда которых еще дремлет или пробудилась, но охотиться они не могут. Все, что происходит на сцене, – пустое, но Чертов Круг делает из этого больше, чем жизнь. Не надо пытаться это понять. Это как задумываться о том, что глотаешь слюну. Вот: ты стал ее ощущать во рту, а до этого просто глотал. Пластмасса выглядит дешевой, когда пытается косить под мрамор, но бесценна, когда нужны воздушные шарики. Какой праздник без этого? Без мишуры, без пустой яркости, от которой едко пахнет токсичным красителем? Ты – праздник, понятный всем, любимый всеми. Оставайся под крылом Кормильца. Не показывай разлома – иначе всегда будешь проигрывать камню.

– Но камень труднее заменить, чем шарики, – ответил Воронец.

Матвей улыбнулся.

– Если придет время менять камень, до мишуры не будет никакого дела. То, что ты считаешь трагедией, будет лишь слабой тенью по сравнению с той бездной, что откроется.

– Я не хочу казаться больше, чем я есть, – сказал Воронец. – Я хочу быть чем-то большим.

– Будешь, – уверенно сказал Матвей. – Но ты никогда не примешь решение о том, чтобы войти в историю. Это либо случится, либо нет. Вызов придет извне. Так что прислушивайся.

Воронец поджал губу, пару секунд колебался, но решил ничего не говорить в ответ. Вместо этого допил пиво, ушел прочь от огня и принялся колоть дрова до мелкой щепы.

На следующий день пришли гости. Много лиц. Кажется, они уже приехали бухие. Многие не знали, где они и с кем. Пахло животными. Они приехали со скотобойни. Хоть сам Воронец мало пил, следующий день растворился, как шипучка для горла.

* * *

Что-то со здешними сверчками не так. Может, это у тварей такое ублюдское похмелье? Но прошло слишком много времени. Нет, сверчки так не орали ни на первый, ни на второй, ни на пятый день. Воронец сидел на крыльце дома, зажимая уши.

Последний дом во всем поселке. Здесь заканчивалась дорога и начинался по-настоящему дремучий лес. Соседские дети видели оленя, но им никто не верил. На самом деле они видели лося, но в это тем более никто не поверит.

Воронец смотрел не в лес, а на дорогу, надеясь увидеть убитую иномарку. Слух полностью захватил шум – откуда-то из травы, земли, может, даже глубже. Полчаса назад открылась скотобойня. Воронец чувствовал кровь и сало на своих руках и уже знал, что не отмоет их. Его воротило и тошнило. Первый день от голода, а потом… а потом непонятно. Он пил живую горячую кровь, но вместо насыщения нутро ревело, рвало и скручивало. Сегодня Воронец проснулся в лихорадке. Как назло, ни Матвея, ни машины.

Наконец-то выехало знакомое авто. Пробравшись по колдобинам, машина остановилась. Воронец уже вышел к дороге. В глазах темнело.

– Я от жажды чуть не сдох тут, – произнес Воронец и сам ужаснулся собственному голосу.

До того его изменил голод и изнеможение.

– Тут же есть колодец? – Матвей вышел из машины и кивнул за дом.

– Я о другой жажде, – раздраженно рыкнул Воронец. – Но и колодец твой пересох.

– Правда? – обеспокоенно спросил Матвей.

– Мне надо вернуться в город, – пробормотал Воронец, едва не до боли растирая глаза и виски.

Матвей поджал губы, кивнул на дом. Они поднялись на крыльцо. Матвей сразу же поморщился от душной вони алкоголя. Вчера ее не чувствовал. Раскрытые настежь окна не спасали. Матвей огляделся: весь этаж – сплошная комната, лестница ведет наверх, на второй, под ней – чулан с незакрывающейся дверью. На скамье под окном, прямо на полу, в походных мешках и на грязных матрасах дрыхли тела. Многие их них дышали прямо как живые, несмотря на то количества яда, которое приняли накануне. Скоро они начнут просыпаться, покинут дом и никогда не вспомнят. Может, к пятидесяти годам врачи найдут странную сыпь, появятся необъяснимые синяки – прикосновения твари, проступающие сквозь года. Но как это чаще бывает, эта ночь растворится, яд выблюют с похмелья, смоют водой или заглушат дешевым пивом из ларька.

Матвей скрестил руки на груди и перевел взгляд на Воронца. Тот сидел на лестнице, заламывая пальцы.

– И что, все не по вкусу? – спросил Матвей.

Воронец отвел взгляд.

– Что-то не так? – спросил Матвей.

Женя сжал кулаки, прижал к губам. Долго собирался с мыслями.

– Это не то. Мне нужно назад, – настаивал Воронец.

Матвей разочарованно выдохнул, поджав губы. Кажется, он уже угадал контур признания, которое все-таки не сорвалось. Видимо, это будет в следующем акте.

– Хорошо, хорошо, – ответил Матвей пренебрежительно и даже равнодушно. – Завтра же уедем.

– Нет, сегодня. – Воронец встал в полный рост, вцепился в перила лестницы. – Я не чувствую себя собой вне Чертова Круга. Он дал мне куда больше, чем слух. Вне черты меня нет.