Сброд

В тот день Андрей потерял покой и не раскаивался в том. Он держал в объятьях саму ночь с ее безумным лунным блеском в глазах. Он держал свою Саломею – и ни за что не отпустил бы. Взамен на тот глоток, который он совершил, сидя в зрительном зале, он отдал всего себя. Услышать жажду в черных глазах Кровавой Мадонны, утолить ее голод – единственное истинное счастье в жизни князя. Каждый удар сердца совершался с тайной надеждой, что однажды эта кровь станет яством для проклятой возлюбленной.

– Давай сбежим? – спросил Андрей, зарываясь в черные волосы.

– Куда? – Саломея слушала его сердце.

– Да хоть в Чертов Круг.

Саломея подняла взгляд на князя.

– Оттуда пути назад не будет, – предостерег голос, которым шепчутся море и скалы в сумерках перед бурей.

– Я и не хочу возвращаться, – молвил Андрей в ответ.

* * *

Они искали друг друга в темноте. В этом кровавом мраке оставалось полагаться лишь на чутье. Жажда, которая пробудилась после того домашнего спектакля, после той крови, которую Андрей испил, не касаясь Кровавой Мадонны, была самым страшным прегрешением души и самым чистым чувством, когда-либо зарождавшимся в человеческом сердце. Фонарь кроваво рыдал, капая на пол, на одеяла, на подушки, на стены с шелковыми обоями. Однажды Рада отскребла ногтем красный след с оконного стекла и громко засмеялась, запрокинув голову. По нагому телу струились тяжелые черные волны.

– Я не удивлюсь, когда найду капли на потолке, – улыбнулась она.

Плыть в этом багряном свечении – удовольствие, цена за которое никогда не будет чрезмерной. Они пили из жил друг друга, отдавая и отдаваясь без остатка. Пустота, в которую оба летели, была пленительно бездонной. Бесконечное падение окутывало живительным воздушным потоком. Они растворялись и находили друг друга.

В тот день из окна лился холодный свет. Короткая передышка, прежде чем снова припасть к отравленному сладостному источнику, что бьет из адских недр земли. На полу лежали шелк, разбитая вазочка. Темнело недельное пятно от растаявшего мороженого. Валялись шкурки апельсинов, косточки и листья винограда, кусочки газет, с которыми играли дворовые кошки, запрыгивавшие через открытое окно и уходящие тем же путем. Особенно забавляло, когда зверушки карабкались по шторе: одна из них уже рухнула на пол, и Рада успела поставить пару пятен от горячего шоколада.

Чьи-то шаги в прихожей. Гость остановился и оглядывал бардак. Эта квартира была живописным натюрмортом. Он выставлял произведения искусства и роскошь смятых перегнивших августовских тыкв. Разваленные, они разбрасывали свою драгоценную мякоть вокруг. В полумраке мерцали толстые свечи, таявшие прямо на пол.

Андрей крепче сжал холодную руку Рады, прижал к горячему лбу. О госте никто не доложил. Все слуги давно сбежали. На пороге стоял бледный семинарист со впалыми щеками и с ровным пробором русых волос. На постном бледном и смиренном лице багровел синяк, и черточка запекшейся крови рассекала бровь.

– Да ладно… неужто ты и впрямь пришел? После стольких-то лет… – прошептал Андрей, вставая с дивана.

Рада поднялась, и восточное платье скользнуло следом, как изящная гончая.

– Мы не виделись… да чертову вечность! Мне столько всего нужно рассказать! Я так рад тебя видеть, Сережа. – Андрей крепко обнял друга.

– И я несказанно рад, – ответил тот. – И мне тоже есть что рассказать.

Андрей сглотнул и отстранился.

– Ты, верно, устал с дороги? Садись где тебе удобно. Рада!

Они усадили Сергея в кресло. Рада, одетая в жемчуг и почерневшее серебро, сняла с гостя обувь, стала мыть его ноги и умащать маслом.

– Что же говорят? – спросил Андрей.

Печаль в глазах и голосе Сергея никак не охлаждала радости молодого князя.

– Мне больно это говорить. Когда я впервые услышал, то не поверил. Когда тот спесивец продолжил, я просто набросился с кулаками. В следующий же миг я стыдился собственной стыдливости. Подумаешь, мало ли по свету ходит умалишенных? Молиться за них надо, а не… Боже милостивый, прости меня, грешного!

Сергей осенил себя крестным знамением. Рада и Андрей слушали затаив дыхание.

– Что было дальше? – спросил князь, прекрасно зная, что будет дальше.

– Весь свет, и Питер, и Москва, неужто ты… Я не мог поверить, будто бы ты стал одной из тварей, – пересилив себя, признался семинарист.

Андрей вскинул голову.

– Все мы твари Божьи, разве нет? – спросил князь.

Его голос дрожал. Сергей закрыл лицо рукой.

– Не мучь меня, – просил он. – Все ты знаешь, о каких я тварях!

Рада осталась сидеть на полу. Андрей глубоко вздохнул, погладил ее по голове. Все поняв без слов, Рада поклонилась гостю, не глядя ему в глаза, покинула комнату.