Сброд

Из мрачной ложи раздались медленные аплодисменты. Саломея выпустила руку Адама, бросив ему напоследок короткий взгляд. Перепрыгнув через барьер, она шаткой походкой, точно спросонья, побрела прямо по рядам зрителей. Белое льняное платье не по фигуре мялось и нелепо задиралось, но Рада продолжала упрямо лезть вперед и вверх, к мрачной ложе. Как паук, она взобралась наконец к заветному глубокому бархатному креслу с дополнительными подушками, чтобы возвысить Кормильца еще более. Рада встала на колени и, переводя дыхание, не сводила с него безумных глаз.

– Проси же, дочь, – велел Кормилец.

Белые руки сжались в кулаки и закрыли рот. Лишь через несколько мгновений хватило сил приподняться и что-то робко прошептать на ухо отцу. Кормилец слушал, медленно покачивая огромной головой. Взмахнув рукой с короткими крючковатыми пальцами, он приказал тотчас же исполнить желание своей любимицы. Слишком крупная для остального тела ладонь раскрылась. Лицо Рады вспыхнуло неистовой радостью. По-детски восторженно она закрыла рот руками, не веря собственным глазам. Она не то подобрала несколько зерен, не то лишь сделала вид – людскому взору не дано знать разницы. Поклонившись в пол, Рада победоносно вскинула руку над головой и помчалась вниз, скорее за барьер, скорее к своему Адаму.

* * *

Полянку окружали грибы. Рада предалась чувству, которое неслось по всему телу. Она словно была брошена в бурлящую горную реку. Потоки били со всех сторон, вытачивали из души органы, которым нет названия. Жадные и голодные, они ловили сигналы или то, что ловили, причисляли к сигналам, расписывали, наделяли смыслом, жизнью. Рада и раньше умела дышать, но лишь теперь поняла, зачем все это. Она ужасалась прошлой жизни без нового уровня чувств. Все тело обдало силой, неведомой по ту сторону. Дрожь пробежала по всему телу, пальцы ног подминали траву. Разжав ладонь, Рада увидела семь зернышек. Медленно опустившись на колени, она стала рыть мягкую землю, и Андрей, через силу сбрасывая сонливость, принялся ей помогать.

– Зачем мы это делаем? – спросил он.

– Чтобы могли вернуться, – ответила Рада.

* * *

Полянка разрасталась день ото дня. Каждый раз, когда двоим становилось тесно и приходилось шагнуть за круг, граница отодвигалась. Куда бы ни ступала нога, она всегда приземлялась внутри круга.

Вскоре тут стало достаточно места для дома. Он не подчинялся той геометрии, которую учат по ту сторону. Двери открывались внутрь или наружу, слева направо или справа налево, в зависимости от того, с какой стороны к ней подойти. Окна всегда выходили на солнечную сторону, когда хотелось любоваться погожим деньком, и всегда были закрыты, когда хотелось сидеть в темноте, как сверчки. Они лежали на холодном полу летом, а зимой пол был деревянным и теплым. Да и вообще смена погоды была подслуживанием долгожданным гостям.

Счастье бежало, как бегут босыми ногами по песку, распаленному жарким солнцем. Бегут с радостью и смехом, и все же ноги резко поднимаются, и если стоять на месте чуть дольше секунды – начнет жечь. Рада и Андрей знали, что со временем и впрямь стоит обходиться жадно и по-варварски. Они хватали огромные его куски, плохо жевали, глотали целиком, и не успел рваный комок опуститься в глотке – уже отгрызали следующий.

Они были счастливы. Границы расходились все дальше. На одной из прогулок Рада упала на колени, и юбка тут же чавкнула. Они вспомнили это место. Здесь зарыты семена Кормильца.

Рада принялась, как слепая, рыскать по земле, будто обронила бусинку или сережку. Она искала, и у Андрея не хватало духу отнять руки от земли. По мере того как Рада трогала землю, липкую и вонючую, все больше хмурила лоб. Ее тошнило, и затылок загудел так, что Рада не смогла сдержать безумного крика. Как умалишенная, она вскинула глаза на резко опустевшее небо и кричала, мучаясь, и мучая любого, кто услышит.

Андрей не жалел ни сил, ни крови, чтобы унять ту боль, которая раздирала Раду. Обезумев, она билась о стены, крошила камнями свои пальцы и зубы. Андрей всегда был рядом. Внутри у него что-то умирало от каждого пореза, от каждой раны, которую Рада наносила себе. Она пила и не могла напиться – ее рвало чем-то едким и шипящим. С хрипом она раздирала горло, обезумев от жажды. Андрей открыл ей свое сердце и дал испить прямо из него. Она пила прямо из распахнутой груди, как нектар из распустившегося цветка. Только это и смогло вернуть любимую.

С тех пор Андрей изредка бросал взор на клочок гиблого мертвого болота, воняющего хлором и удушливой гарью. Мысли сердца, столь часто спорящие меж собой, тут сошлись в мирном и твердом согласии: этого места больше нет ни для Адама, ни для его Саломеи.