Сброд

– Знаю, – кивнул Андрей, глядя вслед ускользающей тени. – Ты о тех, в ком пробудилась жажда крови. Так вот, Сережа. Не знаю, чему вас учат, но поверь. Я это знаю, как никто другой. Тварью может стать любой человек. Выгляни в окно! Жажда эта живет в каждом. Ты уже виделся с отцом? Вот! Вот кто главный кровопиец! Ничем не погнушается, чтобы отправить меня в полк! Жаждет крови, жаждет, чтобы я ее испил сполна! Так отчего же не любо ему, что я пью ее с циркачкой на брудершафт? Боже, Сережа, Сереженька, как же я все-таки рад тебя видеть! Мир сошел с ума за те годы, что мы не виделись! Спасибо, что пришел, даже после всей грязи, что вылилась, после того, как все они отреклись от меня!

– А ты от них? – спросил Сергей.

– Никогда. – Андрей не дал договорить. – Я люблю их.

Повисло молчание. Сергей опустил взгляд, набрал воздуха, чтобы уже сказать то, зачем пришел, но князь не дал.

– Нет! – пресек жестом. – Умоляю, не надо. Да, тварь я! И с порога уже знал, зачем ты пришел! Зачем это проговаривать вслух? Да черт, где они тебя только отрыли? Боже правый! Скажи, так и скажи старому князю, что ни черта не сработало, что сын его упрямый, как стадо ослов! Скажи и возвращайся в Сибирь. Зачем же? Ну зачем? Хотел встретить, вспомнить былое! Помнишь же? Были ж до того похожи в детстве, что переряжались друг другом, и никто различить не мог, и даже матери! И после всего… Такой вот захотел со мною последней встречи? Зачем бы ты ни приехал – уедешь ни с чем.

– Я приехал, чтобы предупредить: в следующий раз за тобой придут и выволокут силой, – ответил Сергей. – Прощай.

Андрей стоял у окна, опершись руками о подоконник, уткнувшись лбом о стекло. Когда внизу появилась крохотная фигура, семенящая прочь, на губах князя дрогнула смесь улыбки и горькой судороги. Призрак доброй памяти давней мирной поры мелькнул и исчез.

– На миг мне почудилось, будто после этого приезда я по собаке буду больше скучать, чем по тебе. Да это только шутка, не больше. Не стоило тебе приезжать, право. Чего ты этим хотел? Убить в моей памяти все доброе, все светлое о тебе? Так не удалось, Сережа. Даже после этого я не злюсь, – прошептал Андрей. – Ни на тебя, ни на кого-то еще.

Сзади хлынуло объятье, как свежий бриз. Рада положила ему голову на плечо.

– Никто и никогда тебя не выволочет, если ты сам не захочешь, – шептала она.

Голос чаровницы снова и снова повторялся. Она подняла из самых глубин своего сердца все то, что заставляло ее чувствовать себя живой. Всю свою ненасытную жадность до жизни призвала Саломея, тварь, чтобы вдохнуть в сердце любимого. Их души несли одно проклятье на двоих, а значит, и свет, греющий одного, согреет и другого. Она распалила все, что могло и не могло гореть, и это был жар удушливый и пьянящий. Голова шла кругом. Андрей открыл окно. Сухой морозный воздух застыл.

– Ты видела когда-нибудь грозу зимой? – спросил Андрей.

Рада нахмурилась, прислушивалась к закипающему гневу в сердце возлюбленного.

– Скоро увидишь, – произнес мрачный князь, поднимая взгляд к небу цвета обезумевшей скуки.

– Мир скоро рухнет, – произнес он пересохшим ртом.

– Значит, создадим новый, о Адам! – И Рада сжала его еще крепче.

* * *

До сих пор едва ли найдутся слова, чтобы описать, что творилось под куполом Чертова Круга в ту ночь. Адам и Саломея стояли раскрыв руки и слышали, как сам воздух бьется от криков. Осколки впивались в кожу. В ушах стояла трескотня сотни крохотных крылышек, они гудели целым роем. Невидимые птицы громко шумели, но не настолько, чтобы заглушить сердца. Красный фонарь умолк и больше не касался горячей кожи любовников. Медленно и робко подступал обычный золотой свет от электрических ламп. Осторожно лучи скользили по сцене, на которой несколько мгновений назад змеи терлись холодными телами о белые ноги Саломеи. В воздухе стоял запах пыльной корриды. То, что плясало на сцене, жило одним единым цельным существом. Нечто, похожее на быка на корриде, на судьбу несчастного зверя. Каждый отчаянный яростный рывок может быть последним, может стоить чьей-то жизни. Крови пролилось много – зрители в ужасе взвизгивали, видя, как белоснежные воротники и блузы оросились черными каплями, и вот стоило искусственному свету едва-едва коснуться зрителей, как все растворилось, растаяло. На всей сцене – ни пятнышка. Ни пятнышка на Адаме и Саломее.

Короткое оцепенение публики сменилось бурным гулом. Не то радовались, не то смеялись – возлюбленные не могли различить. Что точно стало ясно – толпа разрывала глотки. Адам и Саломея переглянулись и крепче взялись за руки. Их души возносили одну молитву, которая вскоре была услышана.