Сброд

– Даже проклятую кровь кто-то должен гнать. Даже за жизнь в тени придется бороться. А как, ежели без сердца?

– Оно не дает мне идти на казнь. Не токмо ж, трусливый грязный заяц, за себя страшусь. Каково же будет отцу моему?

– Нет ничего страшнее, нежели хоронить свое чадо, – твердо произнес Иоанн.

Басманов прикусил губу. Припомнил, скольких царевичей схоронил Иоанн.

– Тогда какого же черта приказываешь? – задыхаясь от гнева, прошипел Басманов.

– Не приказываю. – Иоанн указал на дверь. – Выбор в твоих руках. Ежели по-людски поступишь и на мой суд несправедливый пойдешь, быть может, и уцелеешь.

Федор нахмурил брови.

– Уцелею?

– Жива в тебе жажда жизни. И от покровительства моего покуда не отрекся, быть может, и свершится чудо, и огнь выжжет жажду плоти людской, и уцелеешь. Ежели сбежишь – назад не воротишься. Решайся, Басманов.

Грезы о вольном ветре сменились мраком.

– Отошли отца из столицы, – смиренно просил Федор. – Неча ему глядеть.

Иоанн кивнул.

– В руце твои передаю дух мой. – Басманов осенил себя крестным знамением пред черными образами.

– Аминь, – вторил ему царь.

* * *

– Это ж кого нынче-то отделаем? – скалился крысомордый Степка.

Отек не сходит, день ото дня токмо хуже делалось.

– Не твое дело, – ответил Басманов, перебирая четки. – С сим я сам расправлюсь.

Вышел Басманов на площадь. Не припомнится дня более ясного, свежего. Ядреный воздух чист. Где-то издали колокола поют, превесело, светло, по-доброму. Присвистнул Федор да обернулся на государя. Горький дым ударил по очам, а как дым развеялся, набрал опричник в грудь воздуха. С какой же жадностью выпит последний глоток, как отрадно-то! До того, что запел Федор, бредя по площади, перебирая четки:

– Глухой подслушивал,

Слепой подглядывал,

Безрукой чаши нес,

На стол раскладывал.

Безгласой звал к пиру,

Безногой хаживал.

Мне то воистину

Немой все сказывал!

…Черноокая цыганка вытягивала шею, как пугливая цапля. Глазенки красные, воспаленные таращились, бегали суетливо. Раздался грохот, падение в грязь, за тем сопение и бормотание на путаном наречье. Приземистый и коренастый мужичонка, чем-то на жабу похожий, неуклюже взгромоздился обратно на телегу, стегнул лошадей и выехал из убогого переулочка.

Цыганка склонилась над сброшенным телом. Смуглые пальцы разорвали грязную ткань. Склонилась черноокая, слышит хрип. Стала быстрее ткань рвать, обнажила тельце. Скрючилось нечто, к сердцу прижимает четки обгорелые. Цыганка вгрызлась до крови в запястье, подсунула под нос обугленному трупу. Живительная влага коснулась губ, хлынула по венам. С каждым ударом сердце упрямое отвоевывало по кусочку, по жилке. И вот все больше силы возвращалось и былое тело воротилось. Цыганка заботливо оттирала копоть с белой кожи да и вздрогнула, как восставший из мертвых шевельнулся.

– Так вот от какого сглазу уберечь пыталась?

Таперича сквозь муть в глазах припомнил Федор лицо черноокое. То была та самая, что на пристани с оберегом подлетела. Память рухнула, как прогнившая крыша, завалила. Душный запах меда, копоти, тусклый блеск темного золота, уродец-скоморох гогочущий захлебывается собственными зубами и кровью, звон далекий, звон близкий, колокольня пустого монастыря, парча точно рубище, рубище точно парча, царица в кафтане, Игорь, крысиная морда, отец, сурово наказывающий ехать под Рязань, а выбор-то у него какой? Всего один-единственный сынишка у Басмана, и того, грязного зайца, казнили, изменника, еретика, беса! И нету даже могилки проститься с ним, черт безмогильный!

– Пустое, пустое… – резко отмахнулся, точно от голодных воронов.

Цыганка тут же припала подле да в очи так и глядит: «Токмо молви, все исполню!»

– Веди к прочим, подруга, – просил Басманов, надевая рубище.

Закивала черноокая, взяла под руку и повела темными углами. Обратились двое тенями незримыми, брели и брели. А покуда вела новая подруга, Федор сжимал в кулаке четки все крепче, да так, что ладони жгло.

Так и понял Басманов, что в четках и есть волшебный камень-багрянец. А цыганка вела Черного Пса в дом свой, от которого на рассвете не останется ничего, кроме горстки пепла да печи голой, и никого не пожалеет Пес, ни одну тварь.

Глава 10 Чертов приговор

Дверь была открыта, но это не испугало Аню. Она переступила порог квартиры.

– От чего ты бежала? – прошипел глухой шепот во мраке.

– От голода, который мучил нас всех. – Аня медленно обернулась.

В углу стоял призрак, сотканный из тени, жажды и боли. Скулы Рады впали, руки исхудали и почернели, как от мороза, хотя за окном стояло пусть и угасающее, но лето.

– Прости, что бросила, – дрожащими губами прошептала Аня.

Сердце замирало от изможденного вида матери. Рада передвигалась как бескровная карга, жалкими шаркающими шажочками. Аня ринулась ей навстречу, заключила в объятья. Они опустились на пол. Аня уложила голову матери на колени, прокусила себе запястье (не было уверенности, что Раде хватит сил сделать это самой).

– Пей, прошу, пей сколько хочешь, – тихо шептала Аня.