Сброд

Тут и сказать-то нечего. Вот и выходили князья да бояре понуро взоры опустив. Отслужили панихиду, ждут, переглядываются. Молчание тяжким бременем связывало нынче всех, кто остался, нет, уцелел при дворе. Стоят, переминаются с ноги на ногу. Покуда ждут, как царь отзвонит по покойному, все вертится на языке: «Нечисто все это!» Сколько всего ни шепчут о смерти Алексея Данилыча, и ничего на веру не взять – больно глупо все. Кто говорит, удавился сам, кто говорит – девку подложили, а та в змею обратилась, обняла в три кольца горло, а умер и не от того, а от яду с поцелуя. Так и обменивались слухами, не произнося ни слова, все поглядывая на колокольню: скоро ли спустится владыка?

Тем временем царь не спешил вниз. Притаился в тени, будто боялся спугнуть тот смелый дух, коим полнился каждый удар, да напрасно боялся. Не было силы такой, коия уняла бы Федора от сей службы. Звонил Басманов, будя в сердцах людское. Умолкли громадины чугунные, лишь когда в голове Федора воцарился если не покой, то далекий отголосок.

– Ничего так не хотел, лишь бы ты по нему служил, а не он по тебе, – молвил владыка.

Рука сама вновь потянулась к языку колокола.

– Ты можешь отдать тело свое на сожжение… – молвил царь.

Последний удар, гулкий, отчаянный. Федор поразился: как же медь бездушная может полниться живым чувством? Что, ежели там, в оковах, скрыты жилы, и сердце и то не звон, а плач? Сколько душ оплакано бездушными колоколами? Будто бы сим звоном, далеким и живым, пробудился Черный Пес. Все тот же душный бункер. Светильники, по которым стучала дочь Рады.

«…Упустил… трусливый заяц…» – стиснул зубы Черный Пес.

Запах до сих пор тут. Она приходила, это не лукавый сон, все взаправду. Память возвращала всю встречу, каждое слово и то, как не хватило духу все подорвать… И что он, по идее, должен радоваться, что до сих пор жив.

* * *

Перерыв. Зажегся свет. Все вышли из зала. На стоп-кадре Аня лежала в колодце, с уже блестящими во мраке звериными глазами, но еще сохраняя человеческий облик. Поза переломанной загогулины искажала пропорции, руки перегнулись. Что с шеей – мерзко думать. Ничего хорошего. В такие моменты тебе жаль, что герой все еще остался жить. При всей боли и уродстве на экране отчего-то Воронцу особенно дорог был кадр, как и весь фильм, как и вся история, открытая лишь ему, которую он перевирал ради желанного приговора.

Вскоре Воронец остался один на один с экраном. Тогда взгляд с полотна померк, а вернее, моргнул, осторожно огляделся. Затем Аня выправилась, вылезла из экрана в зал, села рядом с Воронцом. Как ленивая кошка, она потянулась в кресле, откинула соседний подлокотник и протянула туда ноги.

– Как тебе? – спросил Воронец.

– Ты много переиначил, – ответила Аня, потирая шею. – Теперь хромает мотив.

– Конец эпохи, мотивы не нужны, – отмахнулся Воронец.

Даже глухому, особенно глухому, стало бы очевидно: Женю задело. Аня потянулась, заломила руки, будто пыталась почесать себе спину. Наконец-то в спине раздался долгожданный щелчок. Она сильно подалась вперед, уперлась локтями в колени, голова бессильно повисла.

– Тебе предстоит многое выдержать, – произнесла Аня, медленно поднимая голову.

Женя кивнул.

– Ты уже знаешь концовку? – спросила Аня.

Воронец кивнул.

– Но я еще не видел на экране, – честно признался он.

– Это их впечатлит, – с леденящей, как ушат льда, уверенностью произнесла Аня.

Она закатала рукав, протянула запястье. Воронец боязливо глянул на дверь.

– Давай, – настаивала Аня.

– Ради кого ты идешь на такие подвиги? – спросил Воронец, разглядывая цветы на бледной коже.

Совсем свежие дурманящие маки, увядающие темно-бордовые розы, маленький рядок ягодок смородины и расплывающиеся бледно-желтые пятна лилий с длинными лепестками. Каждый цветок от матери Аня хранила, не задумываясь, что в какой-то момент станет настолько заметно. Она отняла руку и прижала к сердцу. Вновь всколыхнулась тревога за Раду.

– Это другое, – ответила Аня. – Все наоборот: она совершила ради меня слишком много подвигов. Это меньшее, что я могу сделать в ответ.

Свет начал гаснуть. Аня встала и хотела было вернуться в экран.

– Спасибо, что пришла и поговорила, – пылко произнес Воронец.

Аня обернулась через плечо, одной ногой оказавшись по ту сторону.

– Выходит, клоунский процесс идет не зря. Я справлюсь. Это будет лучший финал. Ради всех подвигов, которые уже были совершены.

Аня едва не ушла и все же рискнула быть пойманной.

– Если все получится, мы все будем свободны. Обещаю, – поклялась она и улизнула за миг до того, как стало бы слишком поздно.

* * *