Сброд

– Ты вступил на путь, в конце которого ты сам отдашь все, что имеешь, и будешь сокрушаться, что не имеешь большего, ибо этого будет недостаточно. Не будет софитов, которые гаснут, и можно выдыхать. Тебе дозволено брать все, тупое ты животное, все равно не переваришь. Жалкий, пустой, дешевый…

Манекен. Когда Воронец насилу встал с места, заглянул по ту сторону перегородки, увидел манекен.

* * *

Воронец завидел ворота, залитые ровным светом прожектора. Тени были резкими, нарисованными грубо, без чувства формы и гармонии. В голове рассудок пробирался сквозь адское похмелье. Воронец шел, опираясь рукой о кирпичную стену. Голова раскалывалась. Каждый вздох усиливал боль. Агония стала невыносимой, и он сполз по стене, сжав голову с нечеловеческой силой. Как будто свежий воздух хлынул на раны едкой солью, и громче всех щипало в правом виске.

Вдруг он ощутил, как чья-то рука держит голову, а вторая цепко схватилась за что-то в виске и вынула иглу Кормильца. Сквозь затуманенный взгляд вырисовывался черно-белый грим. Клоун не кривлялся. Грустно и озабоченно он оглядел Воронца с ног до головы, потянулся к ране, но тот оттолкнул помощь.

– Не надо, – просил Женя. – Теперь все по-другому.

Клоун растерянно огляделся по сторонам, выглядел беспомощно и безутешно несчастно. Таявший грим вокруг глаз плакал грязно-серой водой.

– Чертову Кругу конец. Я ухожу. И ты уходи, – сказал Воронец, поднимаясь на ноги.

Клоун развел руками. В жесте собралось столько обреченности, что Воронцу стало стыдно за предложение.

– Ну конечно… – виновато пробормотал Воронец, потирая затылок. – Вот она, разница между нами…

Женя умолк. Медленно перевел взгляд на Клоуна и встретился с глазами, которые так отчаянно нуждались в этих словах. Воронца пробрал холодок. Как зачарованный, он продолжил:

– Я отдал бы все, лишь бы сбежать отсюда. Ты отдал все, лишь бы остаться…

Клоун медленно кивнул, поджав губы. Воронец все еще не верил тому, что увидел под гримом.

– Пошли со мной отсюда? – попросил Воронец.

Клоун содрогнулся от ужаса и бросился прочь.

– Стой! – Воронец ринулся догонять.

Клоун быстро скрылся за углом. По стальному гулкому грохоту Воронец понял, куда бежать дальше. Тело не успело оправиться от жестокого приговора Кормильца, колени пару раз отдали такой болью, точно в них повбивали гвозди. Стиснув зубы, Воронец сглотнул боль и рванул дальше, вниз, в полуподвал. Не то мигали лампы, не то темнело в глазах, не то исчезал сам мир.

– Стой ты, сукин сын! – задыхаясь, прорычал Воронец, слыша далекое эхо очередной жестяной двери.

Тело брало свое. В какой-то момент длинный коридор стал еще длиннее, будто бы превратился в трясущийся поезд. Воронец не устоял на ногах, ударился головой о стену. Насилу поднялся на ноги и побрел сквозь оглушающий звон.

– Этому месту конец, надо выбираться! – Воронец обрушился всем телом на ручку, но та не поддавалась.

Он упал спиной на стену позади, собрался с силами и выбил дверь с ноги. В глазах от боли снова мир пропал, все зазвенело. Не успел разум проясниться, как кто-то набросился, схватил за рубашку, повалил на пол и принялся долбить башку о бетонный пол. Озверев от боли, Воронец ударил коленом по спине напавшего, вырвался, едва хватка ослабела. В следующий миг Женя в один рывок перевернул тело, сам сел сверху и крепко прижал руки врага коленом и руками.

Глаза прояснились. На полу лежало лицо, в котором срослись единственное живое сердце и самый черствый ум Чертова Круга. Грим был стерт лишь отчасти, деля неделимое. Лицо дергалось, поворачивалось то полураскрашенной стороной Клоуна, то сухим лицом Ярослава. Воронца охватило оцепенение. Клоуна продолжало трясти. Припадок усиливался. В какой-то момент запал язык. Женя ничего не понял. Несколько минут он так и сидел над остывающим телом, не способный ответить, во что сложнее поверить: что Ярослав Черных и Клоун – одно существо или что больше нет ни того ни другого.

* * *

В том фильме, который видел Воронец, в один момент уменьшилась частота кадров. Благодаря такому приему видно движение каждого осколка, который летел вниз, на асфальт. Потом еще немного кадров, давших понять, где все происходило. Воронец нашел и переулок, и дом, с трудом преодолел два лестничных проема, на третьем рухнул, но не насовсем. После всего, что уже пережил, он чисто из упрямства решил хотя бы доползти до этой квартиры. Слишком много связывало с этим делом, и до места преступления надо добраться любой ценой. Боль и слабость намекали, что, может, это и будет финал истории, а финал Воронец хотел снимать где-то в красивом месте, в доме с историей, с антиквариатом, где царапинки и сколы не убогость и бедность, а тонкие ниточки, сложенные в письма любимым.