Счастье моё!

Я плачу редко, очень редко. Я приучила себя вдавливать бессмысленную воду внутрь, одно время меня даже стало пугать мое неумение заплакать. Но бывают редкие моменты, когда ты даешь разрешение позволить им литься. Это сладкие мгновения, тем более когда они растянуты во времени на два чеховских акта “Трех сестер”. С этой пьесой у меня особые отношения – в ней я слышу волнующее меня, тревожащее, не отпускающее… В спектакле Ефремова весь актерский состав: Ольга Барнет, Елена Майорова, Полина Медведева, Наталья Егорова, Андрей Мягков, Станислав Любшин, Виктор Гвоздицкий, Дмитрий Брусникин, Владлен Давыдов, Софья Пилявская, Вячеслав Невинный – все работали мягко, прозрачно, с трагической простотой рассказывая истории прощаний. Последние слова Ольги из этой пьесы я повторяю часто… есть в нашей жизни множество ситуаций, когда хочется прошептать именно эти чеховские строки: “Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем… Если бы знать, если бы знать!”

Это был сложный период для МХАТа, для Ефремова, период длительного, затяжного угасания, словно прыжок с самолета – ты уже летишь вниз, бесконечно тянущееся сознание фиксирует каждую долгую секунду в ожидании раскрытия парашюта. Парашют не раскрылся.

Рома:

МХАТ был моим портом приписки, а занимался я и многими другими делами. В последние годы в Художественном театре было трудно что-то сделать: Ефремову надо было помогать, а его (может быть, из лучших соображений) обманывали, уверяя, будто в театре всё хорошо. Его разлагали, обожая, как это обычно делается при королевских дворах. И всё же он выпустил “Трех сестер”. Ефремов репетировал два года, с актерами случались истерики. Во время репетиций все сидели в его кабинете и молчали: вы знаете, что такое были ефремовские паузы? Он им скажет что-то, они ответят – а он задумается. Надолго. Минут на двадцать. Ефремовские паузы могли свести с ума: во время них он уходил в разговор с кем-то другим, в комнате не присутствовавшим. Но глубинное погружение в ткань пьесы и дало такой блестящий эффект.

Олег Николаевич в последние годы многое потерял, но способности к отчаянию не утратил. Он видел, что задуманное ему не удается, прекрасно понимал и свою физическую немощь… Приступы отчаяния и вызывали у тех, кто его не знал, ощущение пустоты… Да, я мог выстроить свою биографию иначе: мне делали заманчивые предложения, в Германии даже театр давали. Я отлично понимал, что во МХАТе мне, режиссеру Козаку, удачи не будет. Но меня останавливало ефремовское отчаяние.

(Из интервью Алексею Филиппову.

“Известия”, 15.08.2001)