Счастье моё!

Олег Николаевич всегда присутствовал в нашей с Ромой жизни, он был негласным членом нашей семьи, он был всё время рядом. Рома по нему сверял свои поступки, дела, суждения. Сколько я выслушала рассказов о Ефремове, в разных интерпретациях, с неизменными показами его интонаций и жестов, сколько я слышала размышлений о нем, сколько было повторено его цитат, афоризмов, высказываний… Он был Учитель! Рома одним из первых примчался в квартиру Ефремова, услышав страшную весть о его уходе. Рома был всё время рядом с уже ушедшим Олегом Николаевичем. Московский Художественный в эти майские дни находился на гастролях… Алла Борисовна Покровская, которая была крестной матерью Ромы и педагогом на курсе, где он учился, так или иначе всё время возвращала нас в орбиту Ефремова уже после его ухода, возвращала в орбиту его театра, его жизни, их отношений. Теперь Алла Борисовна была педагогом на курсе, которым руководили ее ученики Козак и Брусникин. Они вместе воспитывали студентов Школы-студии МХАТ, и одновременно Алла Борисовна продолжала воспитывать своего бывшего студента, своего друга – Романа Козака. Виделись они почти каждый день и традиционно вечером звонили друг другу, чтоб обменяться впечатлениями завершающихся суток. Это были всегда долгие и всегда очень эмоциональные разговоры. Иногда я слышала, как Рома раздраженно кричал, злился, иногда переходил на шепот, иногда заливисто хохотал…

Рома:

Я считаю ее членом своей семьи, мы очень часто бываем друг у друга дома. Мне бы очень хотелось, чтобы она как можно меньше ударов получала в этой жизни – слишком уж много их было за прошлые годы.

В пьесе “Чайка” на медальоне было написано: “Если тебе понадобится моя жизнь, приди и возьми ее”. Я всегда готов это повторить Покровской. Она это знает про меня, но я хотел бы лишний раз ей напомнить. Впрочем, я боюсь пафосных слов, говоря о ней. Она этого не любит, у нее для этого слишком хороший вкус.

(Из интервью Глебу Ситковскому.

“Газета”, 17.09.2007)

Они всё время что-то обсуждали, и Ефремов в этих разговорах был камертоном. От Аллы Борисовны я узнала забавную историю, как Олег Николаевич первый и, кажется, единственный раз пошел погулять с тогда еще совсем маленьким сыном Мишей. После чего вернулся и поставил перед Покровской ультиматум: “Алла! Или театр, или Миша”. Совместить эти две реальности Ефремов был не в состоянии. Смешно, но эта фраза вошла и в наш домашний лексикон. Когда родился наш сын, которого мы тоже назвали Мишей, время от времени Рома, шутя, восклицал: “Алуня, или театр, или Миша!” Рома произносил эту цитату с ироничным прищуром, вероятно так, как он представлял произносящего эту фразу Олега Николаевича. Первое, что сделал Рома, войдя в качестве художественного руководителя Театра имени Пушкина в свой свежеотремонтированный кабинет, – повесил над письменным столом портрет Олега Николаевича. И портрет он выбрал не парадный, а редкую фотографию, где Ефремов мягко, устало улыбается, держа в жилистой руке неизменную сигарету.

Когда мне привезли Ромины вещи из кабинета, куда стремительно въезжал новый художественный руководитель, мне было особенно дорого увидеть этот портрет. Теперь он у меня дома, в Ромином кабинете, где всё осталось на своих бессменных местах.