Счастье моё!

Для показа в “Сатирикон” был мною подготовлен специальный прозаический отрывок, несколько стихотворений и главное – был включен “блат” в виде Миши Ширвиндта, работавшего тогда в этом театре и обещавшего замолвить словечко. Показ я с грохотом провалила: перепутала текст прозы, забыла часть стихотворения, сбивалась, что уж говорить об актерской составляющей, было уже не до нее – выплыть бы из лабиринта фраз и слов. В конце концов, совершенно отчаявшись и переволновавшись, я начала заикаться. Со мной случалось такое пару раз на актерских показах и на экзаменах в ГИТИСе, да и в жизни я могла начать заикаться от чрезвычайной ответственности и волнения. Я знала: если уж это случилось, остановить заикание, угомонить трясущиеся руки и скачущее сознание не получится.

После показа Константин Аркадьевич, пытаясь мягко и аккуратно отказать с наименьшими “увечьями” для молодой особы, утешал, долго рассказывая, что актер маленького роста, как он и я, имеет огромные преимущества перед актером высокого роста и высокий актер никогда не сыграет маленького, меж тем как маленький способен играть любого, и высокого в том числе… Зачем он мне это говорил, я так до сих пор не понимаю, но слова его застряли в памяти. Разговор был на лестнице, Костя мелко жестикулировал, тогда у него еще не было умения легко и жестко сказать “нет”. Я ушла с позором, который еще долго носила в профессиональной памяти, с еще большей боязнью неожиданно надвигающегося оцепенения и сваливающегося после него заикания.

Прошло несколько лет, я преподавала в ГИТИСе, ставила хореографию в драматических спектаклях разных театров, и на один из показов мюзикла “Клоп” по Маяковскому, когда он еще игрался как дипломная работа на третьем, режиссерском этаже ГИТИСа, пришел Константин Аркадьевич. После окончания он меня отвел в первую правую кулису и, захлебываясь восторженными словами о моей работе, предложил прийти в его театр на должность хореографа. Это был тот счастливый билет, который может попасть в руки один раз и развернуть жизнь в новое, главное направление. Это было счастье!

Так в 1986 году я пришла в “Сатирикон”.

Энергии у меня было человек на двадцать: с утра я начинала в театре разминку для актеров, потом были репетиции, вечером я ехала в музыкальную студию, где преподавала и ставила, в перерывах бежала к своим студентам в ГИТИС, а в промежутках умудрялась отвести маленькую Анечку в детский сад, вечером привести обратно домой, накормить, уложить спать и бежать дальше, на очередную репетицию или спектакль. Мне нравился этот темп.

В “Сатириконе” я была на особом положении – Костя не скрывал своего внимания ко мне: “Это мое лучшее приобретение за последние годы!” – говорил он, глядя, как я репетирую. Он меня поселил в свою гримерку, теперь мы ею пользовались вдвоем, я не замечала косых взглядов и не слышала завистливого шипения, одурманенная эйфорией. Я понимала, что встаю в нескончаемый ряд его фавориток, становлюсь одной из… но это всё тогда не имело никакого значения – я им восхищалась, я им восторгалась.

Виктюк появился в театре неожиданно. Вечером нас, всего несколько человек, включая Костю и меня, собрал у себя в кабинете директор театра Давид Яковлевич Смелянский на читку новой пьесы, которую предлагал театру Роман Григорьевич. Читал Виктюк необыкновенно, особенно, с протяжными завываниями, резкими обрывами слов и фраз, это производило медитативное воздействие. Читал он “Служанок” Жана Жене. Потом долго обсуждали пьесу, Роман Григорьевич рассказывал, каким видит спектакль. Всё, что он говорил, было провокационно, ярко, остро и привлекательно. Вопрос о принятии пьесы к постановке в этот первый вечер не решился, еще некоторое время шли жаркие обсуждения “делать – не делать”… Решили делать.

Репетиции спектакля “Служанки” перепутались с жизнью, бывало, мы неделями не выходили из театра. Нам было весело в нашей компании: четыре актера и я. Виктюк существовал обособленно, в своем стиле, то пропадал на несколько дней, выйдя “на минуточку” из репетиционного зала, то появлялся, словно не было отсутствия, продолжал оборванный неделю назад на полуслове репетиционный разговор. Кричал, бегал по залу, размахивал руками, обзывался, как гадкий маленький пакостник, упоительно восхвалял, славословил, рукоплескал, кидался едкими ругательствами, обволакивал чарующим обаянием… я смотрела на этот бесперебойный бенефис, открыв рот! Такого я еще не видела.

Именно работая над этим спектаклем, я научилась мастерски ругаться матом. Конечно, я могла выругаться и до этого времени, но именно в период “Служанок” я довела владение ненормативной лексикой до филигранности, почти до ювелирного блеска. Четыре актера, наш невероятный художник по гриму Лёвочка Новиков, я и сам Виктюк говорили на этом диалекте мастерски, в какой-то момент мы приноровились почти все употребляемые нами слова переводить в это лексическое измерение. Вероятно, нам был необходим некий контрапункт бульону изощренной красивости и порочности спектакля, который мы выстраивали и в который мы были погружены.