Счастье моё!

Я трудно схожусь с людьми, мне нужно время, чтоб довериться и расположиться, с Серёжей мы встретились как будто родные, упоенно и жадно общались, нам было хорошо вместе сразу и всегда. Мы слышали друг друга, не произнося слов, понимали друг друга без объяснений, даже сейчас, когда я пишу эти слова, я поймала себя на том, что улыбаюсь, улыбаюсь светло – светлыми, без оттенков серого, были всегда наши отношения.

Мы хотели работать вместе и сделали немало. Те, кто попадал с нами в одну компанию, не могли угнаться за нашими остротами, шутками, репризами – у нас была “одна детская” и одинаковое ироничное восприятие и оценки. Мы могли хохотать до колик, до падений со стульев – вероятно, со стороны это даже могло выглядеть неприлично и вызывающе.

Меня пригласили поставить “Щелкунчик” в Екатеринбурге, а я, в свою очередь, позвала Серёжу поехать со мной репетировать и исполнять заглавную партию. Серёжа откликнулся моментально. Моему сыну тогда не было и года, и моя героическая мама решает ехать со мной, чтоб не разлучать меня с Мишей. Рома с моей дочкой Анечкой остались в Москве: Рома работал, Анюта ходила в школу.

И вот мы с огромным количеством чемоданов, мамой и Мишенькой переместились на несколько месяцев в Екатеринбург. Репетировали и проводили с Серёжей всё свободное время. Мама моя была к нему очень нежна, восхищалась им и как танцовщиком, и как дорогим нашей семье другом. Но даже моя мама иногда с неодобрением реагировала на наш неуемный и, на ее взгляд, безосновательный хохот.

Как-то вечером мы с Серёжей отправились в Театр оперетты на “Баядеру”, почему нас вдруг понесло на это представление – сказать сложно, но так или иначе мы оказались в театре, тогда имевшем общесоюзное признание. Нас как именитых гостей посадили в первый ряд, прямо за спиной дирижера. Всё началось с какой-то мелочи в сценическом действии, которая вызвала у нас первую смеховую реакцию, потом мы уже не могли остановиться: хохотали, зажимая рты руками, давясь от истерического и неостановимого смехового припадка. В результате театральные дамы-капельдинерши с шумом и ругательствами выпроводили нас из зала и из театра, это приключение нас привело в еще больший восторг, и каждый раз, вспоминая его, мы расплывались хулиганскими улыбками. Следующий неприличный смеховой удар с нами случился на официальном ужине в честь премьеры нашего спектакля, тут уже нас остановить было невозможно: официальные банальности, произносимые на вечере многозначительными в своей “эпохальной” судьбоносности персонажами, были словно выписаны великими пересмешниками Ильфом и Петровым.

Через несколько дней я уезжала в Москву, а Серёжа должен был дотанцевать премьерные спектакли, а также участвовать во всех последующих, но контракт с ним неожиданно расторгли. Хоть спектакль, поставленный мной, продолжал идти, в город на Урале нас больше не приглашали – так бесславно закончилось наше екатеринбургское путешествие.

При умении ярко и талантливо хулиганить Серёжа во многих ситуациях проявлялся как человек крайне застенчивый и скромный. В наших поездках с Гидоном Кремером, с программой, посвященной Астору Пьяццолле, где мы с Серёжей вместе танцевали, он был тих и робок. С благоговейным почтением смотрел на Гидона, так что иногда я не могла узнать в молчаливом человеке своего веселого, хулиганистого Серёжу…

“Циники”, спектакль по роману Анатолия Мариенгофа, я придумала на Вихарева. Сейчас, случайно наталкиваясь на видеозаписи спектакля, я удивляюсь, как я обогнала время: спектакль не только был художественно емким и мощным, но и так очевидно опережал всё, что делалось в хореографическом театре нашей страны. Образ, созданный, станцованный Вихаревым, был многоликий и завораживающий, призрачный и страстный, зыбкий и манящий. Это была его выдающаяся работа.