Счастье моё!

Я искала для Серёжи партнершу в эту историю. Я только родила Мишу и вовсе не задумывалась о том, чтоб самой выйти на сцену. После родов я, как и положено, вышла из формы, обострились боли в спине, и делать титанические усилия по восстановлению работоспособности тела не хотелось. Звонила Серёже в Питер, обсуждала кандидатуры на главную женскую роль. Вихарев, не перебивая, слушал меня, неторопливо, будто нехотя отвечал – все мои предложения в результате были отвергнуты. Да, конечно, Серёжа был для меня абсолютным авторитетом в профессии, мое уважение его как профессионала было безоговорочным, его мнение, его оценки во многом влияли на меня и были неким камертоном. По приезде в Москву он сказал мне фразу, которая длит мое существование на сцене как исполнительницы по сей день: “Пока можешь выходить на сцену – надо выходить. Пока можешь танцевать – танцуй”. Это было сказано так просто и легко, что стало моим негласным лейтмотивом, моей доминантой. Он настоял, чтоб я немедленно взялась входить в профессиональную форму и начала с ним в качестве партнерши репетировать главную женскую роль. И я со свойственным мне рвением и темпераментом взялась за дело: тело не слушалось, ощущение, будто всё закоченело и не один сустав не гнется как прежде, спина была словно скована панцирем. Я делала тренинг, и вода катилась из моих глаз, перемешиваясь с потом. Неделя, другая – и постепенно тело стало оживать, откликаться, появилась надежда и с ней желание непременно танцевать! Так Серёжа вернул меня на сцену. Так появились многие спектакли. Так он продлил мою сценическую жизнь.

Утром в день легендарной премьеры восстановленной Вихаревым в Мариинском театре “Спящей красавицы” я приехала в Питер. В этом городе в артистической среде не принято рано начинать день, я же, по московскому укладу, просыпаюсь в семь утра, и активная деятельность бурлит до позднего вечера. Так, забыв о питерском распорядке дня, я ввалилась к Серёже прямо с “Красной стрелы” ранним утром. Впервые я увидела его в абсолютно подавленном, нервическом состоянии. Казалось, он сойдет с ума, не дождавшись вечерней премьеры. Только потом, с каждой нашей встречей, в течение последующих лет, он рассказывал мне нюансы работы над этим грандиозным спектаклем, о противостояниях и саботажах, интригах и косности, колкостях и насмешках, с которыми ему пришлось сталкиваться в процессе работы. Теперь, когда Серёжи нет, многое окажется забытым и стертым, будто и не бывало, но я помню его дрожащий голос, прощенное, но не ушедшее из его сердца. Эти воспоминания выстраиваются ярким мозаичным панно, отражающим великий и ужасный, гениальный Мариинский театр.

Когда Серёжа был плотно занят в родном театре, мы с артистами “Независимой труппы” репетировать приезжали к нему, в Питер. Когда же он мог уехать из Питера – репетиции шли в Москве. Жил он чаще всего у меня, на раскладушке в гостиной. Тогда Мишенька еще был маленький, Анечка ходила в школу и в доме было шумно и суетно, но мы не чувствовали никакого дискомфорта – наличие Серёжи в доме было легким и естественным как для нас, так и для него. Рома относился к нему с нежным вниманием и смотрел на него как на маленького чудо-ребенка, вечерами мы собирались за столом, и мне было радостно наблюдать за их беседами.

Вихарев остро реагировал на неудачные репетиции, был всегда предельно щепетилен к своим несовершенствам, пожирал себя за слишком долгое освоение каждого движения, вникал в каждую пульсацию мышц и сухожилий, въедливо анализировал каждый эмоциональный нюанс своего персонажа, изводил себя и терзал мое терпение. Почти каждая репетиция заканчивалась напряженным молчанием, предваряющим и гасящим неминуемый взрыв с его или моей стороны, и это молчание длилось ровно столько, сколько длилась дорога до моего дома, мы этот путь проходили по разным сторонам улицы; в машине он садился на заднее сиденье и, отвернувшись всем телом, почти не дышал. На четвертый этаж моего дома мы поднимались в лифте, уперевшись глазами в разные стороны; входили в квартиру; расходились по разным комнатам; молча жевали мной приготовленную незамысловатую пищу, стараясь не встретиться глазами, и… начинали снова общаться, словно ничего не случилось. На следующий день тот же сценарий. В моменты молчания меня часто распирал смех – я отстранялась и глядела на всё происходящее со стороны, конечно, это было окрашено юмористическими красками, но… надо было играть в эту игру до конца, мы и играли.

Серёжа верил мне и в меня, я доверяла и верила ему абсолютно! Нам было сложно и до прекрасности легко работать вместе, нам было радостно быть вместе. Он многое не проговаривал, но я знала, что он слышит и понимает непроизносимое мной, я же старалась быть в ответ чуткой и предельно тактичной.