Счастье моё!

Когда я первый раз, еще до начала репетиций, вышла на оголенную сцену Opéra Bastille, глянула на бесконечное сценическое пространство, состоящее из четырех сегментов равнозначных, равновеликих сцен-площадок, которые могут бесшумно сменять одна другую и в то же время быть абсолютно сепаратными и шумонепроницаемыми относительно друг друга, честно сказать, мои колени от страха перед этим масштабом и этой ответственностью обмякли, и по-детски захотелось убежать. Я представила, сколько нам предстоит вкачать в эту историю энергии, чтобы она откликнулась во всех уголках раскрытой пасти зрительного зала и в гулких километрах сценического квадрата.

Мои репетиции шли результативно, мне достаточно быстро удалось наладить контакт с танцовщиками, и к приезду Алвиса у нас уже были полностью готовы три большие сцены. Но через неделю общих репетиций начались проблемы. Так как наши с Алвисом репетиции проходили в разных залах, разнесенных по дальним сторонам огромного театрального завода под названием Opéra Bastille, я не успела понять, что послужило началом конфликта Алвиса и Лисснера – генерального директора оперы, но к финальному этапу работы этот конфликт вырос до угрожающих пределов, и Алвис принял решение за неделю до премьеры уехать в Ригу, оставив всю работу на своих ассистентов, на Глеба Фильштинского и меня. Это было очень тревожное решение, но я его поддержала, уверив Алвиса, что мы всё доведем до премьерной точки.

За две недели до премьеры я начала через Алвиса получать не пожелания, как это было бы в иной ситуации, а распоряжения от Лисснера убрать слишком откровенные позы и движения в некоторых сценах. Меня это, конечно же, возмутило, потому как трудно было предполагать, что цензура от г-на Лисснера в главном театре Франции будет столь обескураживающей и просачивающейся во многие фрагменты нашей постановки, вовсе не являющиеся вызывающе смелыми с точки зрения современного театра. Но отношения с Алвисом у Лисснера зашли в такое острое неприятие позиций друг друга, такую невозможность договориться и услышать друг друга, что было ясно – надо идти на компромиссы, найти силы и умение быть гибкими, может быть, даже излишне гибкими.

Для меня этот спектакль является одним из любимых – по замыслу, по высказыванию, заложенному в нем, по смыслу. Да, результат был неоднозначный, но в этом спектакле были сцены, выдающиеся по идее, по мысли!

Алвис прилетел обратно в Париж в день спектакля. Премьерная публика Opéra Bastille – это дамы в бриллиантах, мехах и воланах, messieurs в дорогих элегантных костюмах, спонсоры и меценаты фонда оперы в партере и любители-завсегдатаи на балконах. Атмосфера с первых секунд спектакля, когда на сцену еще до увертюры выкатилась коляска с сидящим в ней актером Домиником Мерси в роли Стивена Хокинга и раздался его электронный голос, рассказывающий о неотвратимой гибели нашей цивилизации, была леденящей. Когда начались на огромном экране тексты с сайта Mars One, публика зашипела, задрожала возмущением, и я поняла, что надо срочно решить план отступного бега из угрожающе напряженного зрительного зала, где я находилась. В голове застучала цитата из “Двенадцати стульев”: “Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъестественным чутьем, понял, что сейчас его будут бить, может быть, даже ногами”. К концу первого акта возмущение публики было и вовсе пугающим, после антракта зритель был настолько разогрет кулуарными спорами, что перед началом увертюры ко второму акту грянула гроза: сначала скандал и гневные выкрики послышались с балкона, затем подключился партер, в результате на балконе разразилась драка между агрессивными сторонниками и еще более агрессивными противниками спектакля. Такое развитие событий мне даже начинало нравиться, и я увлеченно следила за персонажами, окружавшими меня, за противостоянием группировок, за реакцией сдерживающихся и открыто негодующих. Но план побега уверенно пульсировал в голове.

На поклоны вышли, крепко держась за руки. Потом я выходила на отдельные поклоны балета и тогда, уже немного успокоившись, вдохнула мощную, головокружительную энергию огромного зала с горячо дышащей публикой – потрясающее ощущение, острое, незабываемое!

В одном из четырех сигментов грандиозной сцены Opéra Bastille, пока на основном планшете шел наш покореженный спектакль, готовился торжественный банкет по случаю премьеры: накрывались хрустящими скатертями столы; возводились холмы белых орхидей; расставлялись сияющие хрусталем фужеры, официанты в черных фраках ловко жонглировали серебристыми приборами… мы решили игнорировать это торжество и пошли выпивать маленькой компанией в соседнее к театру кафе, было странное соединение ощущений опустошенности, радости и растерянности.