Руководствуясь соображением, я знаю, какую мысль, непрямо направленную на меня, говорит бабушка под этими словами, кишащими сердечной тряской. Вчера, до того, как им уехать, Анхелика повторяла мне одну и ту же фразу: «Чтобы мы делали, если бы не ты… Он так тебя любит, он встанет на ноги, ухватившись за вашу любовь. Поживи у нас, мы отблагодарим тебя всем, чем только возможно. Мэри счастлива, что ты здесь, мы счастливы, а Даниэль… ты своим присутствием каждую минуту напоминаешь ему о смысле жизни».
Как я могла отказаться? Как я могла сказать «нет» и покинуть этот дом? Как? Всё сводится к тому, чтобы я была здесь. И благодарности я не приму никакой. Это моя участь. Это моё предназначение.
Анхелика пускается в то, как мы всеми должны держаться вместе, дарить друг другу добро, ублажать её внука, чтобы он не впал в депрессивное состояние и сам боролся за свою жизнь.
Армандо подхватывает:
— Но, хочу отметить, дорогая, также нужно помнить, что нам нельзя вырабатывать в нём лень, если всё станем делать за него.
Анхелика, поправив разноцветный фартук, тихо бросает, возражая:
— Он у нас никогда не был ленивым. Этот совет врача не для нашего внука.
Армандо через несколько секунд прибавляет:
— Да и не обсуждать случившегося с ним не получится, ведь мы не разобрались с тем, кто сделал это с ним…
Задумавшись над тем, как горько я ранила Джексона, не разъяснив ему ничего, я катаю кусок сливочного масла, как маленький слиток золота, по кругу, поглядывая пустым взглядом то на Армандо, то на Анхелику. Еще не канувшие в вечность события вызывают в груди воспоминания.
Узнав о причине — он бы вовсе не отпустил меня к Даниэлю. Посредством каких доводов можно заручиться о его одобрении? В любых других случаях он не удерживался от сильнейшего гнева и восставал против моего решения по присущему ему свойству характера. Я просила его дать мне время, ввиду этого он должен не отступить от моей просьбы. Как бы мне хотелось получить от него одобрения, но я более чем уверена, что к рассудительным чувствам он не склонится и будет осыпать меня оскорбительными фразами.
— Армандо, нет! — с восклицаем доносит она. — Ещё чего вздумал, мы сами разберёмся.
— Кто «мы»? Наш уже разобрался, — с лёгким недовольством, пронизанным заботой, опровергает Армандо. — Потребуется адвокат, чтобы довести это дело до конца. И следствию без сбора доказательств не обойтись, а кто лучше Даниэля расскажет о нападении? Но делать что-то нужно. Иначе этот тип так и будет преследовать его. Как бы он до нас не добрался… и мы бы не оказались в таком же положении.
Армандо смотрит на меня, ища поддержку в его словах. Замкнув рот на замок, я ослепляюсь лучом солнца и щурюсь.
— Замолчи, старый пень! — затыкает его Анхелика полушепотом. — Не наговаривай! Тьфу-тьфу, — говорит и сплевывает трижды через левое плечо. Будучи уроженкой Испании, Анхелике весьма присуще верования в суеверие. — Мы навестим сегодня к вечеру мою троюродную сестру и на месте всё обговорим! У нее муж работает следователем. Он и посоветует нам, что лучше предпринять в нашем случае. Я её еще ранним утром предупредила, что мы зайдем в гости. Тем более и не виделись с ней давно, хоть и живем в одном городе. Милана, мы бы взяли тебя с собой, но Даниэля одного бросать не стоит. — Я соглашаюсь коротким «да». — И больше ни слова об этом!
Даниэль подъезжает на коляске и, охватив нас всех обширным взглядом, произносит:
— Доброе утро всем! О чем так живо болтаете?
Я впихиваю в рот ложку манной каши, которую последний раз ела в школьной столовой и никогда не выражала ей свою симпатию. Встав поперёк горла, я пытаюсь её проглотить, но плотный сгусток застревает, как камень в душе, и не опускается вниз к желудку.
— О погоде. Смотрите, какое переменчивое у неё настроение. Целую ночь лил дождь, зато сейчас… Ах… лазурное небо с солнцем, — тут же нервно тараторит Анхелика, но Мэри, измазанная белой сладкой кашицей, застывшей у её губ, застигает её врасплох, сообщая в следующую же минуту:
— О том, кто тебя обидел.
Стараясь унять громко бьющееся сердце, я делаю громкий глоток кофе, заставляя желудок принять противный белый комок.
Анхелика с обезумевшим взглядом бормочет торопливо извинения и прикусывает нижнюю губу, плечом задевая Армандо, чтобы тот что-то сделал.
— Совсем необязательно мне врать, — с малой долей раздражения выдаёт Даниэль, глядя на бабушку. — Так и скажите, говорили о паршивце, которого, как только я встану, — его голос повышается на несколько октав и в нем появляется нервозность, — …найду и, обещаю, закапаю в землю! И хватит возиться со мной, как с ребёнком! Я не ребёнок! Не нужно за моей спиной обсуждать мою беспомощность! И оплакивать меня не нужно! Не сдох ещё! — Слух поражает завершительная фраза. И не только мой.
Он обрушивает мощный кулак на стол, отчего некоторые предметы, лежащие на краю, валятся на пол, включая детское зеркальце Мэри, с которым она не расстается.
Хрустя пальцами, несчастный оглядывает ошарашенные лица домашних.
— Что не ожидали? Что такие напуганные? — Его резкий не к месту смех разрезает тишину.