Счастье в мгновении. Часть 3

— Стало быть, я отвлек вас от пика высшего момента сексуального наслаждения? — Его цепкие пальцы обвивают мой локоть и оттаскивают руку от груди, где я придерживаю атласную ткань. — Наспех стали натягивать одежды на себя, когда я, как брошенный щенок, стоял в ожидании под дверью, у этого зловещего порога, пока мне ее не отворили? — С обезоруживающей прямотой галдит он, выходя из себя, проникаясь ложным убеждениям воображения. — Да так поспешно, что разорвали все застежки? Иль это от мужского пыла и возбужденных членов вы остались в порванных одёжках? — Предприняв непристойную вольность в словах, просачиваясь неистовым взглядом в сердце, он раскрывает во мне неизлечимую боль, старую, заветренную, но вновь открывшуюся. Низкие ноты его голоса царапают по моим нервам. — А сам где, герой-любовник? Спрятался, что ли? — Он измывательски озирается по сторонам. — Вылезай, нечего таиться! — Ответ на его смелые выражения — мое учащенное сердцебиение и та же тишина. Как он может? Проявлять настолько грубые обозначения на то, что я попросила расстаться на время. Или я удостоилась их по праву? — Скажите мне на милость, лгунья, — глядит в мои глаза с выражением нестерпимой муки, прикрываемой им под буйным ревностным пламенем, — вы очарованы его плотью? Он доставляет вам больше удовольствия, нежели доставлял я? — В его зеленых, но в эту секунду черных очах плескается боль, точно лютый ветер, порывами дарящий успокоение и наслаждение, утратил своё благодеяние и готов вскрыть шерстяные покровы каждого, задирая их кверху, и атаковать людей, снабжая их дрожью. — Стонете ли вы от страсти под его поцелуями? — Его злобный смех, резанув по сердцу, увеличивается с каждой секундой в громкости, выводя наружу мою тревогу. «Если он разбудит безоружного, беспомощность которого делает его сердце яростным, то я боюсь не выдержать этого».

В расстроенных чувствах, остро пораженная его издевками, собрав остатки растоптанной гордости, не собираясь молча терпеть наговоры, я проникновенным голосом с готовностью подхватываю:

— Ты вломился, чтобы сказать это? Осторожно подбирай слова! Как ты позволяешь себе в ясном уме, не отягощенным парами алкоголя, такое говорить мне?

Удивляясь своей деланой холодности, я испытываю что-то близкое к физическому изнеможению.

Попрекнув меня в том, что это я бесчеловечно ушла к другому, Джексон продолжает жгуче унижать меня, и с небрежностью, придавая больший вес словам, завершает длинную, расползающуюся, как змея, речовку:

— Как он тебе в постели? Впечатляет? — Невольно испугавшись внезапным словам, я дергаюсь. Он прибавляет: — Лжив твой образец нравственности, скромница. Посредством каких доводов можно заручиться, что ты не спала с ним?

Крайний вопрос — отправная точка взрыва. Он свел меня к разряду изменщицы и девушке легкого поведения. Рассудительным чувствам уступает ярость, еще и под влиянием адреналинового шторма. Выдержит ли мое бедное сердце новых испытаний? Извергаясь, как пуховая подушка, я, не выдерживая его тона, грубо припечатываю ладонь к его щеке, стихая в нем неукротимую бурю возмущений и дикого бешенства.

Глава 45 Джексон

С недоумением я трогаю пальцами саднящий отпечаток. В груди всё клокочет. Все часы я провел с навязчивой мыслью, с надеждой, никогда не умирающей в сердце влюбленного, что она передумает и вернется ко мне. Я до последней минуты верил, нося груз собственных мыслей, что Даниэль ей ни на что не сдался, что она после того, что было накануне, найдет время, чтобы отправить мне счастливую весточку, полную извинений и нежных слов. Действительность показала, что эта девушка не только не известила меня сообщением, разорвав связь со мной, так драматично и накалено, так горько и безжалостно, без объяснений, но и вовсе пренебрегла вниманием ответить хотя бы на одно из моих жалких посланий, которые два дня подряд я упорно ей писал.

Уверенность в моих самых дальних, самых опасливых подозрениях оказалась правдивой. Измена мне казалась настолько абсурдной мыслью, что я всеми силами держал в себе страх выказать ей свои убеждения на этот счет, равные оскорблению. Я принуждал себя не подозревать её ни в чем. Но что из этого вышло?

Меня так и подгоняет говорить с ней резче, обиднее, громче, чтобы проявить месть за отношение, которое оно проявила ко мне.

«Нет! Даже сейчас! В это трудно поверить! Этого не может быть!» — Рассудок сопротивляется тому, что стало явью.

Может, этот бесстыдник угрожал ей и поэтому, как послушный инструмент, она повинуется чужой воли? Может, он узнал о том, что Милана все это время была со мной? Сама она не способна на безрассудство. Или я перестал понимать её? Какими доводами она подкрепит то время, что посвятила мне? Несомненно, не ради любви. Но этим она займется, находясь в полете. Без неё я не переступлю порог этого дома. Я докопаюсь до корней ее помыслов.