Счастливец

— Да нѣтъ его, нѣтъ! — успокоила ее Татьяна Алексѣевна, — можете говорить громко. Развѣ онъ когда дома бываетъ!

Она махнула рукой. Глаза ея были заплаканы, а рядомъ съ ней, на подоконникѣ, лежалъ скомканный носовой платокъ.

Глафира Осиповна еще разъ опасливо оглянулась.

— Такъ вотъ, — продолжала она уже громко, — прихожу это я къ куму; начали разговоръ про то, про ее, а я и закидываю словцо: что-молъ и какъ? докторъ у васъ новый объявился?

— Ну? — поторопила ее Татьяна Алексѣевна.

— Хвалить сталъ. Ужъ такъ-то хвалилъ! и добръ-то, и сердцемъ мягокъ, и денегъ не жалѣетъ. Какъ же, спрашиваю, свои онъ деньги отдаетъ, или какъ? Свои, говоритъ, свои! Покуда что, а пока все свои тратитъ. Сколько одной всячины изъ города навезъ: одѣялъ, тряпья, снадобья лѣкарственнаго и всего, всего… Больше, говоритъ, чѣмъ на сто рублей навезъ. Да, больше, говоритъ…

— На сто рублей! — вскрикнула Оленька, — слышишь, мама?

Татьяна Алексѣевна схватила платокъ и утерла имъ лицо.

— Теперь Андрохинымъ корову купилъ. Купилъ ли, пообѣшалъ ли, не могу сказать вѣрно. Да и не учтешь, не учтешь, что у него денегъ ушло! Теперь такъ, а что дальше-то будетъ? Вѣдь мужицкая нужда, ужъ это, будемъ такъ говорить, все равно, что утроба ненасытная: сколько въ нее ни вали, — все мало, все мало. Такъ-то, радость моя, Татьяна Алексѣевна.

Она пронизала ее своими маленькими, насмѣшливыми глазками.

— Что? злишься? жаль тебѣ денегъ-то! — ясно говорилъ этотъ взглядъ.

Татьяна Алексѣевна не замѣтила его: она глядѣла въ окно и поминутно утирала платкомъ красные глаза.

— Ростишь ихъ, заботишься, себя всего лишаешь, а выростишь — простой благодарности себѣ не видишь, — жалобно заговорила ана. — Что есть у меня сынъ, что нѣтъ у меня сына, — прокъ одинъ. А ужъ о немъ ли я не заботилась?

— И не говорите, голубушка, не говорите! знаю сама, какъ это горько. Своихъ дѣтей у меня не было, а знаю, понимать могу. Bсе ли не ждали, не надѣялись? Думали, сынокъ-то жизнь вашу устроитъ, а онъ на — поди! Для мужика кармана перевернуть не жалко, а для матери родной гроша не находится. А просили вы у него денегъ-то?

— Не просила, а намекала. Самъ бы долженъ знать.

— Олечку-ангела жалко, — сочувственно вздохнула Глафира Осиповна, — какая ей тутъ партія найтись можетъ? Сиволапые одни кругомъ! Ахъ, не хорошо разсудилъ Платонъ Михайловичъ; не по сыновнему разсудилъ!

Долго говорила Глафира Осиповна въ этомъ тонѣ, а Татьяна Алексѣевна и Ольга слушали ее, жадно ловили каждое ея слово и сами разсказывали ей про Платона все, что только могли упомнить изъ его словъ и подмѣтить въ его поведеніи.

Одинъ разъ, когда Платона по обыкновенію не было дома, Татьяна Алексѣевна водила Глафиру Осиповну въ его комнату и тамъ онѣ вмѣстѣ рылись въ его книгахъ и разглядывали его вещи.

— Хоть-бы что стоющее! — замѣтила при этомъ Глафира Осиповна.

Татьяна Алексѣевна только махнула рукой.

Чуть ли не больше матери плакала и жаловалась Ольга. Она опять перестала причесываться и одѣваться, спала больше прежняго, а когда встрѣчалась съ братомъ, то сейчасъ же надувала губы и сердито отворачивалась отъ него. Эти встрѣчи были рѣдки, потому что Платонъ Михайловичъ дѣйствительно почти не бывалъ дома. Онъ возвращался въ Ветелки только вечеромъ, торопливо цѣловалъ у матери руку и уходилъ спать. Первое время Татьяна Алексѣевна каждый разъ принимала при этомъ обиженный и огорченный видъ, но такъ какъ Платонъ, казалось, не обращалъ на это никакого вниманія, она потеряла терпѣніе и рѣшилась еще разъ серьезно переговорить съ сыномъ.

V.

— Платоша! — сказала Татьяна Алексѣевна, когда Платонъ, видимо усталый, только-что вернулся изъ Шахова. — Платоша, если ты уже совсѣмъ рѣшилъ отвернуться отъ своей семьи, то не дурно было бы сказать мнѣ объ этомъ.

По усталому лицу Платона пробѣжало выраженіе тоски и страданія.

— Не говори такъ, мама, прошу тебя! — сказалъ онъ, — Какъ ты могла подумать, что я хочу отвернуться отъ тебя? Всей душей желаю я одного: чтобы ты поняла меня и перестала обвинять.

— Я тоже хотѣла бы, чтобы ты понялъ меня, — съ удареніемъ на словѣ «понялъ», возразила ему мать, — а затѣй твоихъ, прости меня, я одобрить не могу.

— Я знаю это и много думалъ о томъ, что ты еще раньше говорила мнѣ. Не понимаю я одного: развѣ я когда-нибудь обманывалъ тебя на свой счетъ! я писалъ тебѣ… Правда, я повѣрялъ тебѣ свои мысли и чувства и скрывалъ самое главное: я никогда не писалъ тебѣ о томъ, какъ я жилъ. Я не хотѣлъ огорчать тебя, а жизнь давалась не легко.

— Только того и не доставало, чтобы ты еще упрекалъ меня! — вспыхнула Татьяна Алексѣевна.