Счастливец

— О, нѣтъ… нѣтъ! — поспѣшно перебилъ ее Платонъ, — мнѣ не за что упрекать. Но я думаю, что еслибы ты знала мою жизнь, еслибы я не скрывалъ ея отъ тебя, мы бы лучше поняли другъ друга. Ты разсердилась тогда, когда я не призналъ вашей нужды, ты сочла это какъ бы за оскорбленіе себѣ, но я не хотѣлъ оскорблять: я только самъ знавалъ нужду, куда болѣе рѣзкую, и сравнилъ. Насъ пятеро было такихъ, какъ я, безъ вѣрнаго куска хлѣба на завтрашній день; трое помѣщались вотъ въ такой маленькой комнаткѣ, не больше половины этого зальца. На всѣхъ на насъ была одна постель и двѣ подушки. Надо было платить за ученье, за книги, надо было одѣваться хотя кое-какъ, только бы прилично было, надобно было чѣмъ-нибудь питаться, и на все это необходимы были деньги. Иногда счастье улыбалось намъ: всѣмъ находились уроки; кто зарабатывалъ десять, пятнадцать, а кто и гораздо болѣе рублей въ мѣсяцъ. Тогда мы считали себя богачами, пили чай въ прикуску, а на обѣдъ покупали себѣ чего нибудь посытнѣе обычнаго ситника съ кускомъ колбасы. Бывало иначе. Бывало такъ, что уроковъ не находилось и мы ходили въ рваныхъ сапогахъ, въ животѣ отъ голода словно лягушки кричали, чаю же и другой горячей пищи мы, случалось, не видали по цѣлой недѣлѣ. Вотъ какъ жилось тогда, мама, и ты не должна удивляться, что на твою жизнь я взглянулъ, какъ на благополучіе. — Татьяна Алексѣевна слушала съ удивленіемъ.

— А тащилъ тебя кто нибудь на такую жизнь? — пожала она плечамии — Развѣ я не звала тебя? не просила бросить твою глупую ученость? Въ прокъ она пошла тебѣ, къ слову сказать!

— Да, ты звала, — кротко согласился Платонъ Михайловичъ;- но бросить эту ученость, какъ ты называешь ее, я не могъ. Терпѣлъ я нужду, терпѣлъ я лишенія, голодъ, холодъ; не мало терпѣлъ и ни разу не было у меня и мысли бросить все и уѣхать ла покойную жизнь. Удача ли мнѣ особенная была, или свѣтъ такъ ужъ полонъ добрыми людьми, но въ те дни, когда мнѣ приходилось плохо, я видалъ и чувствовалъ къ себѣ такъ много доброты, сочувствія, ласки, такъ много тепла, что для того только, чтобы вернуть людямъ свой долгъ, мнѣ мало всей моей жизни. Вотъ когда, мама, узналъ и полюбилъ я людей. Полюбилъ, и такая стала у меня эта любовь больная, тревожная… Цѣлыми ночами думалъ я о томъ, какъ лучше, полнѣе вылить эту любовь въ какое-либо дѣло и отдать ему всю свою душу. Долгъ свой я людямъ отдать хотѣлъ. Понимаешь ли ты теперь, что я не могъ бросить науки? Что могъ сдѣлать я съ своими природными слабыми силами? И вотъ когда эта наука приходила мнѣ на помощь къ осуществленію моей мечты, когда я уже зналъ, что при посредствѣ ея я принесу людямъ болѣе пользы, чѣмъ еслибы въ рукахъ моихъ были милліоны, подумай, могъ ли я отказаться отъ этой учености, мама?

— Милліоны! — насмѣшливо повторила Татьяна Алексѣевна, — были бы у тебя не милліоны, а только рубли, и то не сидѣла бы твоя мать въ лохмотьяхъ. — Она рванула рукавъ своего ситцеваго капота и сердито отвернулась.

— Не то, мама, не то! — горячо продолжалъ. Платонъ Михайловичъ. — Развѣ шелковое платье дало бы тебѣ счастье? На мнѣ рубашка рваная, а счастья у меня сейчасъ столько, что вмѣстить его трудно. Вѣришь ты мнѣ! Грустно… больна мнѣ вся эта рознь между нами, мучаюсь я ей, а счастья… счастья… — Онъ съ трудомъ перевелъ духъ.

— И какъ не быть счастью, — тихо продолжалъ Платонъ, — теперь, когда я могу начать возвращать людямъ добромъ за добро. И еслибы хотя теперь я встрѣтилъ черствость, непониманіе… Такъ нѣтъ же, нѣтъ! Опять ласка, опять сердечность, тепло… меня же благодарятъ, окружаютъ вниманіемъ, любовью… — Голосъ Платона дрогнулъ и на глазахъ неожиданно навернулись слезьи

— Не могу… слишкомъ… Нервы, должно быть, — задыхаясь, добавилъ онъ.

Татьяна Алексѣевна молчала. Платонъ медленно ходилъ по комнате взадъ и впередъ; лицо его замѣтно поблѣднѣло, руки дрожали.

— Мама! — сказалъ онъ, наконецъ, прежнимъ ровнымъ голосомъ, — я все сказалъ. Если ты еще и теперь осуждаешь меня, мнѣ уже нечѣмъ оправдаться. — Онъ наклонился, ласково поцѣловалъ руку матери и, не поднимая на нее глазъ, вышелъ.

— Платоша! — чуть не вырвалось крикомъ у Татьяны Алексѣевны, — это ты-то счастливъ, бѣдняга? ты? — ей захотѣлось вернуть его, приласкать, приголубить.

— И все-таки, на своемъ… на своемъ! — вспомнила она вдругъ и густо покраснѣла отъ досады и негодованія.

VI.

— Слышали? — задыхаясь отъ быстрой ходьбы, спросила Глафира Осиповна и стала здороваться съ Татьяной Алексѣевной и Ольгой. — Не ночевалъ сегодня вашъ-то? Ну, такъ! Значитъ, все правда и есть. Ничего не слыхали?

— Отъ кого слыхать-то? — обидчиво отозвалась Татьяна Алексѣевна. — Платоша ни со мной и ни съ сестрой и двухъ словъ не промолвитъ. Вотъ только развѣ зайдетъ кто, да разскажетъ. Новость еще какая нибудь?