Счастливой тебе охоты (СИ)

– Так чего ждешь? Что сейчас из-под кровати вылезет грамкин и мармеладную дорожку тебе выложит? – Джон прогибается, изгибается, злой, сердитый, с полувставшим уже членом. Он никогда не делал ничего такого молча, всегда любил шептать-спорить-смеяться, и ей приходилось затыкать ему рот. Но сейчас его очень злит то, что они продолжают трепать языками. Он другой теперь и не хочет смеяться больше. Не хочет больше болтовни, которая, так или так, а делает их ближе. И чем дальше – тем прочнее Джон чувствует какую-то неясную стяжку этой неприятной близости на шее. Джону это не нравится.

Зато Рамси низко смеется, наваливаясь и переворачивая Джона на живот. Ложится поверху, прижавшись толстым членом к невольно сжавшимся ягодицам.

– Нет. Я отрежу пальцы любому грамкину, который выдумает сейчас мне помешать, Джон Сноу, – говорит он еще со смехом, кусая Джона за плечо, за мочку уха. – Скоро вернусь.

Он отклоняется, садится Джону на бедра, фиксируя их, походя подрачивает себе и без ласки оттягивает правую ягодицу, разглядывая темную кожу и мелкие черные завитки, уходящие к промежности. Джон довольно сухой и чистый, как для той ситуации, в которой они оказались. Волосы здесь все мокрые, конечно, и пахнет давно не мытым задом, но Рамси любит этот запах и даже мельком жалеет, что так чисто. Он любит, когда грязно.

Как с Донеллой, сухопарой вдовушкой со сжатыми губами, обвисшими маленькими грудями и просто охренительным счетом в банке. Рамси брезговал ее дряблым телом и предпочитал брать ее со спины, чаще присовывая в зад. И хотя ее ягодицы тоже были малость обвисшими, дырка между ними была вполне себе ничего, получше растянутой вагины. Особенно если со смехом выворачивать Донелле руки и не пускать ее в сортир, если ебать ее в ее же теплое дерьмо, скопившееся в прямой кишке. Когда она первый и единственный раз не захотела этого, Рамси взял плоскогубцы и выкрутил ей кусочек мяса на внутренней стороне бедра. Больше она не сопротивлялась, даже когда он пристрастился кормить ее свежими фруктами с молоком, сажать на свои колени и трахать, в несколько витков выкручивая ее болтавшиеся груди. Ее жидкое дерьмо хлюпало, стекая ему на бедра, и его сводил с ума этот запах. Иногда он не удерживался еще, ставил ее на четвереньки после и вылизывал ее засранную дырку, как собака. Он жалел, что так и не трахнул ее, когда она упала с лестницы и сломала позвоночник.

Как с той девицей в подворотне. Когда Рамси рывком задрал ее дешевое клетчатое пальто и юбку, то увидел, что она обделалась и изгадила себе все ноги. “Ты думаешь, это поможет?” – спросил ее Рамси. Он изнасиловал ее, возбужденно кусая губы, и, кажется, ей пришло в голову обосраться еще раз, потому что ее зад вдруг расслабился, давая Рамси рывком сунуть в нее до конца, целиком погружая член в ее горячее, мягкое и густое дерьмо. У Рамси даже слегка закружилась голова и уже подрагивала рука с ножом, когда Хеке подошел ближе, теребя свой глупый розовый шарф. “Уб-бей ее”, – тихо попросил Хеке, заикаясь, как всегда, когда он нервничал. Рамси огрызнулся; ему было хорошо, и он уже почти готов был кончить. Но Хеке не отставал и все тряс его за плечо, повторяя свое: “Убей. П-пожалуйста. Для мен-ня”. Пока Рамси не оскалился и не вытащил наконец, полоснув девке по горлу. Он сдернул с Хеке шарф, отходя, и быстро отдрочил себе, опершись на стену и дыша ртом. Он кончил в этот розовый шарф, обтерся им еще после и швырнул его Хеке в лицо, засмеявшись. И тщательно вылизал свои перчатки, пахнувшие дерьмом и отцовским парфюмом.