Читаем Счастливый человек. История сельского доктора полностью

«Лесовик», находящийся в депрессии или переживающий тяжелую утрату, мыслит не как профессиональный философ. Но он видит лес, газовую плиту в комнате на первом этаже, газеты, сложенные стопкой под комодом, в том же свете, который описывает Сартр. Это почти вопрос света – или, скорее, того, как разум интерпретирует свет. Это свет, который объективирует всё и ничего не подтверждает. Ни один ребенок никогда не увидит такой свет. Он так же отличается от света, в котором ребенок видит лес или кухню, как и от темноты.

Ясно ли я выражаюсь? Тоска возникает из-за чувства невосполнимой потери. (Потеря может быть реальной или воображаемой.) Одна потеря добавляется к другим, понесенным ранее: они представляют собой отсутствие того, к чему можно было бы обратиться за утешением по случаю этой, самой последней и окончательной потери. Большинство из них были в детстве, ибо такова сама его природа. Переживание потери имеет тенденцию возвращать человека в детство. Если оно невротическое, возвращение в детство – часть переживания. Если переживание не является невротическим, тогда чувство беспомощности ведет человека назад. Эта беспомощность – в равной степени присутствующая и в невротических случаях – меняет ощущение времени. Это беспомощность перед лицом реальной или воображаемой необратимости произошедшего. Осознание необратимости замедляет время. Мгновения могут казаться годами, потому что, подобно ребенку, взрослый человек чувствует, что всё изменилось навсегда. Повторение внезапно исчезает из реальности. У маленьких детей эта форма знания и является секретом их тяги к приключениям. Они способны объяснить и оправдать – на своем уровне – всё, что происходит, включая потери. Взрослый, напротив, страдает от того, что случившееся абсурдно или, в лучшем случае, не имеет достаточного смысла. То есть смысл, который остается, не может уравновесить то, что было потеряно. Следовательно, страдающий оказывается в ловушке временно2го масштаба детства, не имея защиты, которая есть у ребенка, и испытывает уникальную агонию взрослого.

Во время обходов Сассолл сталкивается с пациентами, родственниками умирающих, теми, кто болен и хочет умереть, обездвиженными, доведенными до отчаяния клаустрофобическим страхом перед собственным телом, безумными ревнивцами, одиночками, пытающимися покончить с собой, истериками; иногда ему удается дотянуться до них, иногда он понимает, что этого делать не стоит. После ужина он часами принимает пациентов, с которыми работает как психотерапевт. Они переживают кризисы вместе, и это порой перерастает в настоящую муку.

Психолог Дж. М. Карстерс, хотя и пишущий отстраненно как преподаватель, высоко оценивает влияние стресса от таких встреч на человека:

Встреча с другим человеком в отчаянном состоянии заставляет разделить, по крайней мере в воображении, его проблемы: есть ли какой-то смысл в жизни? Есть ли какой-то смысл в том, чтобы остаться в живых?



Полагаю, что это представляется Сассоллу в терминах переживания времени. Возникает элементарная проблема: в чем состоит ценность мгновения?

Время становится эквивалентом моря Конрада, а болезнь эквивалентом бури. Время, которое обещает «мир Божий», может бушевать и разрушать с «невообразимой» яростью. И снова я вынужден использовать метафору для определения субъективного опыта – воздействия страдания на воображение врача, с которым он сталкивается ежедневно и которое не устранить выписанным рецептом.

Сассолл берется за все акушерские случаи в своей больнице, присутствует почти при каждых родах. И при большинстве смертей. Он помнит, как много может изменить одно мгновение и насколько необратимым, трагичным бывает дальнейший процесс. В какой-то степени он может вмешаться. Может ускорить его, может замедлить, может «потянуть время». Но не может превратить море в сушу.

Когда пациентам ставят диагноз, они обычно спрашивают: «Сколько мне осталось?», «Сколько времени пройдет, прежде чем?..», «Как долго?». И доктор отвечает, что не может обещать, но… Он может казаться повелителем времени, как мореплаватель иногда кажется повелителем моря. Но оба знают, что это иллюзия.






Врачи осведомлены о смерти, хотя некоторые скрывают метафизику факта, думая только о физиологических стадиях умирания. В человеческом воображении смерть и течение времени неразрывно связаны: каждое мгновение приближает нас к смерти и она измеряется вечностью существования, которое продолжается после нас и без нас.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное