Счастливый человек. История сельского доктора

Но если ее происхождение – загадка, то содержание – если можно так выразиться – показательно. Я говорю о материале, который депрессия использует для оправдания и укрепления себя. В силу фатальной историчности нашей культуры мы склонны не замечать или игнорировать историческое содержание неврозов и психических заболеваний. Правда, есть исключительные примеры из прошлого. Можно допустить, что в XIV веке существовала связь между вспышками плясок Святого Витта и страданиями, вызванными Столетней войной и чумой. Но понимаем ли мы, например, насколько внутренние конфликты Ван Гога отражали моральные противоречия конца XIX века? Уязвимость может иметь свои частные причины, но чаще раскрывает то, что ранит и наносит ущерб в гораздо большем масштабе.

Депрессии Сассолла подпитываются двумя проблемами, которые мы только что рассмотрели: страданиями пациентов и его собственным чувством неполноценности. Отражаясь в его депрессии, они искажаются, но даже в таком искажении остается много правды.

Он хороший работник. В особо сложном случае он видит разрозненные факторы и прослеживает логику их связи. Он планирует какие-то общие улучшения в своей практике – приобретение, скажем, кардиографа. Он чувствует себя хозяином своего опыта. Объем того, что ему еще предстоит сделать в Лесу, подтверждает правильность его пребывания там. Он всегда наблюдателен, но в этом состоянии духа он замечает гораздо больше, чем может назвать или объяснить. Всё кажется значительным. И этот стимул настолько ускоряет выбор и осуществление множества рутинных операций и процедур, что у него остается время на размышления о том, что он делает, пока ведет свою практику. Он работает творчески.

Разочарование, которое его ожидает, может быть спровоцировано незначительной неудачей, не имеющей серьезных последствий. Тяжелый кризис не мог бы произвести такого же эффекта, поскольку привлек бы всё его внимание. Он и без того становится немного более озабоченным своей ответственностью, чем обычно. Что-то прошло не совсем так, как ему хотелось бы для пациента. Однако больной не осознаёт этого. Он остается благодарным или продолжает ворчать точно так же, как раньше. Сассолл не может сказать ему, что он чувствует по поводу неудачи. Не из соображений такта или медицинской этики, а потому, что пациент не поймет. Сассолл более чувствителен к интересам своих пациентов, чем они сами. Неудача беспокоит его больше, чем больного. Таким образом, повышенная сознательность Сассолла, вместо того чтобы снабжать его новыми доказательствами и данными – как это происходит, когда он работает хорошо, – внезапно переключает его внимание на собственное отличие. Он на мгновение приближается к порогу легкой паранойи. При нормальном ходе событий это закончилось бы самоироничным комментарием. Но бессознательно ища оправдания своей депрессии, он начинает сокрушаться по поводу противоречия между своей развитой чувствительностью и неблагополучной жизнью пациентов. Вызовы, которые раньше ободряли, теперь кажутся доказательством самонадеянности.

Испытывая чувство вины, он еще более восприимчив к страданиям других. Они раскрывают пустоту его собственной жизни. Чтобы отрицать это, он пытается соперничать с интенсивностью страдания. Работает Сассолл так же усердно, как страдают пациенты. Его отношение к работе становится навязчивым.

В депрессии его реакции замедляются, а концентрация снижается. Ему кажется, что он не удовлетворяет элементарным требованиям практики. Объем того, что еще предстоит сделать – выдуманная этическая основа его одержимости работой, – внезапно кажется частью другого, исчезнувшего мира. Он считает, что вообще не может работать врачом.

При этом он лечит лучше, чем среднестатистический английский врач. Но он может лишь частично преодолеть убежденность в своей неполноценности, признав ее. И лишь перед теми своими пациентами, которые находятся в состоянии, позволяющем принять его, он признаёт свой кризис. Он отдает себя на милость их терпимости. Он полагается на то, что их требования минимальны. Круг замкнулся. И, как часто бывает, замкнутый круг вызывает страдания. Сассолл – человек, делающий то, что хочет. Если быть точным, человек, следующий тому, к чему стремился. Иногда это стремление сопряжено с напряжением и разочарованием, но само по себе оно является источником удовлетворения. Как художник или любой другой, кто верит, будто работа человека оправдывает его жизнь, Сассолл – по жалким стандартам нашего общества – счастливый человек.

Его можно критиковать за то, что он игнорирует политику. Если он так заботится о жизни пациентов – как в общем, так и в медицинском смысле, – почему он не видит необходимости в политических действиях для улучшения и защиты их жизней?

Сассолла можно критиковать за то, что он практикует в одиночку. Разве он не устаревший романтик XIX века с идеалом единоличной ответственности? И в конечном счете, не является ли этот идеал формой патернализма?