Считаные дни

— Некоторым еще нравится считать. Лежите совсем спокойно, просто дышите и считайте.

Иван может считать. Секунды, минуты, часы, в последний раз, когда он сидел там, он считал дни, ставил крестики над чертой, и на триста пятьдесят девятом крестике они пришли и сказали, что тот самый день настал, что он может идти, он свободен. Медсестра надевает ему наушники, они зацепляются сзади за ушами, и это, вероятно, разумно, потому что так они будут держаться. Иван соскальзывает на стол, держа выключатель в руке, следит за тем, чтобы не сжимать его слишком крепко. Медсестра поднимает над ним тоннель, и ему хочется, чтобы она не уходила, он не хочет оставаться один. Он же знает, что они говорят о нем; что он беспомощный, ему нужна поддержка, ему не хватает социальных навыков, у него целый ряд отрицательных характеристик, которые он получил и которые отражены в последнем отчете тюремного психолога. Медсестра поворачивается и уходит, он слышит, как дверь за ней захлопывается, прежде чем хриплый голос Брюса Спрингстина заполняет голову. «Мы дали обещание, мы поклялись, что запомним навсегда. Не отступай, детка, не сдавайся». Иван закрывает глаза и глубоко вдыхает; еще они говорят, что он был слишком маленьким, чтобы помнить, они говорят, что это просто рассказы других, а не его собственные подлинные воспоминания, которые он представляет себе; но потом поверхность под ним вздрагивает, аппарат грохочет, как сушильный барабан, заполненный металлом, а стол, на котором он лежит, приходит в движение, и Ивана медленно засасывает в узкий тоннель, он слышит приглушенный голос сестры. Он говорит по-хорватски: «Один, два, три, четыре, пять, шесть» — настойчивый счет, который крепко его держит и держит на расстоянии, грохот снаружи бомбоубежища.

%

Младшая дочь Сив-Хеге и Харальда Брекке получила тройку за контрольную по истории, и этого было достаточно, чтобы она потеряла самообладание в конце урока. В то время, как другие девятиклассники шумно устремляются к двери, спеша на перемену, Элине Брекке опускается на парту и всхлипывает, и Лив Карин понимает, что ей нужно очень постараться, чтобы отыскать в себе достаточно терпения и сочувствия.

— Ну, ну, — говорит она сдержанно, но с теплотой, — это всего лишь контрольная.

— Но это просто ужасно несправедливо, — рыдает Элине, — я столько всего написала!

Когда она поднимает голову, черная от туши слеза соскальзывает со щеки и приземляется прямо рядом с отметкой, которая выставлена красной ручкой и обведена в кружок.

— Три с плюсом, — рыдает Элине, словно не верит, — пожалуйста, скажите, что это неправда!

Лив Карин присаживается на корточки перед партой и чувствует, как урчит в животе, слабо ноет где-то там, под поясом брюк; сегодня на завтрак она успела съесть только хлебец, схватила, уходя из дома.

— Ну вот посмотри, — Лив Карин водит пальцем по листку с контрольной. — Ты пишешь, что Великая французская революция началась в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Ошиблась на целых двести лет!

— Ну простите! — рыдает Элине.

— В тысяча девятьсот восемьдесят девятом пала Берлинская стена, — продолжает Лив Карин, — но это же совершенно другое, мы же говорили об этом весной.

— Ну понимаете, — стенает Элине, — совершенно невозможно держать в голове так много разных дат!

Она снова роняет голову и рыдает. Волосы сползли набок и распались, открывая бледную шею, на которой заметно светло-розовое родимое пятно — оно кажется отпечатком под линией роста волос, оно не такое, как было у Кайи, когда та родилась, — ее пятно акушерка назвала «отпечатком клюва аиста»; Лив Карин уже давно не вспоминала о нем, она думает о том, как оно выглядит теперь, вспоминает, когда она в последний раз видела Кайю раздетой?

Ученики вот-вот выбегут в школьный двор перед окном, слышны юные голоса, смешки и толкотня, один парень из десятого стягивает шапку у девочки из восьмого класса, и последствия очевидны: она громко голосит и принимается гоняться за ним.

— Проблема в том, — говорит Лив Карин, — что ты подготовилась слишком плохо.

— Проблема в том, — взрывается Элине и поднимает голову, — что мой папа убьет меня, когда я принесу домой тройку.

— Не говори глупостей, — успокаивает ее Лив Карин и в то же время видит перед собой вытянутое лицо Харальда Брекке, она столкнулась с ним перед заправкой «Шелл» на прошлой неделе, он действительно очень сдал.

— Вы же ничего не знаете! — кричит Элине пронзительным голосом.

Но дело в том, что Лив Карин на самом деле знает. И в этом-то и заключается настоящая проблема — что она, наоборот, знает слишком много об отце Элине Брекке, точно так же, как она знает больше, чем хочет, о жизни и семейном положении других учеников, как это всегда бывает в маленьких городках, и это мучает Лив Карин уже много лет. В какой-то момент она даже подумывала поискать другую школу, чтобы избежать необходимости общаться с соседскими и собственными детьми в рабочей обстановке, но мысль о том, чтобы ездить во Фресвик по петляющим узким, а то и перекрытым зимой дорогам, не позволяла рассматривать этот вариант всерьез.