Сдохни, но живи…

Пока гости для приличия пропустили по рюмочке, проболтались немного, выдали свою речевки и, отметившись, разбежались по неотложным делам, я напился и хотел было набить какую-нибудь полицейскую морду. Но передумал, потому что мало выпил.

Да и полицейские на дороге не валялись. А вызывать их по этому поводу на дом было глупо.

Но и не умнее, чем жить по законам, которыми они защищаются от нас, от всех. Правда, Фима?

Письмо из армии

Когда имеешь дело с людьми, жаль что интуиция никогда не обманывает. А всё потому, что хочется верить. И не просто, а, тупо, в лучшее. Так и случается.

Лучшее — это когда могло быть и хуже.

Гаркун мечтал стать полицейским. Причем, не просто так, а в дорожной полиции. Там деньги не платят. Там дают. Выйди, как предки, на большую дорогу, включи дурака и останавливай прохожих. Стоять скучно, а жизнь должна приносить радость. Значит деньги. Так он мечтал и говорил пару раз, но только об этом. Больше мы от него ничего не слышали. Да и не хотели.

В армии учат не слушать, а слышать. То, что и нужно человеку в этом мире войны. На то она и армия, «школа жизни».

Гаркуна у нас не замечали. И знали только по фамилии. Поскольку на вечерней поверке перед сном, построив всех, по фамилиям и пересчитывали. Иногда по головам. Чтоб не заморачиваться.

В те дни мы работали где-то в тайге, в Забайкалье. Где — даже не знаю. Нас привезли и сбросили. Сначала в вагончики на железной дороге, которую мы рыхтовали. То есть выравнивали.

Рельсы же похожи на людей. Из сильных. Их только ломом и можно выровнять, как нужно. Шпалы — это другие. Их пропитывали креозотом, вонючим и липким, чтобы хватило подольше. Но они все равно, со временем, гнили. Однако, поскольку их было много и дерево всегда под рукой, растет само, кольцо за кольцом, они и удерживали рельсы. Чтоб не шатались, не отваливались, а тянули на своих спинах идущие куда-то поезда с чужим добром и пассажирами другой жизни. Параллельной.

Короче, всё, как у людей.

А мы были солдатами. Не поймешь что это. Скорее костыли. Так называются железные гвозди, которыми шпалы крепят к рельсам. Чтоб там было единство, а сами они не болтались. Потому, видимо, вскоре нас перевезли из вагончиков в барак. Опять непонятно где. Но нам было всё равно. Совсем всё, кроме дат календаря. Главное, ближе к свободе.

Офицеры приезжали с утра и уезжали вечером. Тоже откуда-то и куда-то. Они были почти, как и мы.

Только с говорящим, временами, ртом.

Гаркуна оставили в бараке, который даже стыдились называть казармой. Тем более, автоматы и оружие мы не видели. Их держали от нас подальше. Или пропили. Было лишь самое необходимое для солдата — лопаты, ломы, тоска и затаившаяся агрессия. Которую потом, когда везли через всю Россию обратно, но на Волгу, ребята, подвыпив наконец, выплескивали на гражданских, попавших к нам и в ближайшие вагоны. Не «тот» взгляд — и бросались. Сначала один. Потом, если пытались ответить, стаей. Несколько секунд.

Это называется жить в команде.

Гаркун, как оказалось, только для нас всех был неприметной тихоней. Хоть и здоровый. Белесый, краснорожий от природы и прыщавый, он был себе на уме. Но не больше. Из таких легко выходили в полицаи или, в мирное время, в люди. Похоже, ему не случайно было о чем мечтать.

Но офицер, приставленный к нам, как-то приказал выпустить стенную газету. Больше ничего и не было, кроме работ. Ни радио, ни ТВ, ни даже припрятанных картинок с девками. Хуже, чем в Монголии. Зато газет и журналов выписывали много. Все, что издавалось. Может, потому и офицеры у нас там были действительно грамотные. Хотя, по сути, тоже ссыльные.

А, может, потому и ссыльные. Не знаю…

Гаркун, выступив из строя, сказал, что умеет рисовать. Буквы и слова. А писать и составлять тексты уже оставили меня.

— Считай это преддипломной практикой, когда вернешься в университет, — пошутили ребята. И пошли далеко, в поле. А мы стали делать эту газету, на стену. Всё лучше, чем на нее лезть. Но делали медленно и с трудом. Кому же хочется опять в мороз, на трассу, ежели повезло пересидеть недельку жизни в бараке?

Вскоре мы разговорились и с Гаркуном. Молчать целый день не будешь. Молчать можно о ком-то. А этого у него не было.

Гаркун оказался земляком, из дальней деревни под Гродно. Ему грозил суд за грабеж и избиение соседа, по пьянке, но отправили в армию, к нам в войска. Тоже на перевоспитание. Таких ребят было много, так что ничего особенного. Но я пару раз ловил на себе его странный взгляд, когда, под настроение, неосторожно говорил что-то о студенческой жизни и, конечно, о своей девушке. Чье фото и избранные письма хранил в гимнастерке с военным билетом, в прямом смысле слова, у сердца. У Гаркуна не было ни такого фото, ни писем, ни даже друзей. Ни там, ни здесь. Без них многим спокойней жить.