Сдохни, но живи…

Тогда они показали мне бумагу написанные от руки показания, но закрыли лист с текстом и оставили только подпись. — Знаешь кто это? Я подпись узнал. Это был руководитель отделения нашего «Сокола». Немцы сказали, что он подпольщик и во всем признался. А поскольку я был его другом и помощником, то тоже должен был что-то или кого-то знать. Они провели еще четыре допроса и опять сильно били. Я был весь в синяках и крови. Спасло то, что был молод и с детства занимался спортом. Охранник, когда я оказался в камере, поделился, провокатор, что видел моего друга и тот советовал всем говорить правду. И как бы даже просил это передать. Но я ничего не признавал, что меня и спасло.

Мой друг, наш связной, тоже обо мне ничего не сказал. Его отправили в тюрьму в Терезин и вскоре он оттуда аккуратно написал письмо на третий адрес, так как знал, что адресат не будут отслеживать. Не за что. А те люди передали то, что касалось меня моей маме. Он также сообщил, что кто-то назвал Вацлава Марочека, руководителя нашего «Сокола» подпольщиком, а меня взяли, как его близкого друга. И у немцев на меня ничего реально нет.

Когда меня в конце концов освобождали, то гестаповец приказал снять одежду, а у меня все тело было в кровоподтеках и синяках. Он спросил — откуда это? Я ответил, что неудачно упал, когда водили в душ и еще раз, когда вели в камеру, в подвал. Гестаповец спросил также как ко мне относились у них. Я ответил — Замечательно. В Панкраце хорошо.

Тогда он сказал, что мне надо работать и думать о жизни. Но, если теперь никуда не возьмут, то вот его телефон — он с удовольствием готов встретиться и помочь. Меня в гестапо выручило, что был молодой, здоровый и упорный. Целый месяц допрашивали и били. Если бы признался, то не вернулся бы домой. Но таких, как я оказалось не много.

Гестапо к тому времени вернулось за женами тех, кого признали подпольщиками. Из Терезина их, 240 человек, потом отправили в лагерь Маутхаузен, где и убили. В живых тогда из всех осталось только несколько человек — немцы надеялись, что через них смогут еще что-то прояснить. Кроме моих нескольких знакомых по «Соколу», пражские члены из нашей сети все погибли.

А в семье Новаковых действительно прятались диверсанты-парашютисты. Я дважды был у них, привозил продукты, прямо с поезда. Один раз видел двоих парней-парашютистов. Но не говорил с ними и не оставался. У нас было запрещено говорить при свидетелях. Только один на один.

Конечно, большинство и не помышляло о сопротивлении. Но у меня ненависть к оккупантам моей страны была такая, что не думал об опасности. Вскоре после возвращения домой в Мельник, на меня опять вышли подпольщики и я был с ними уже до восстания в мае 1945-го года. Мы всё начинали заново, потому что немцы взяли всех руководителей нашего «Сокола» в Чехии. Никто из них не не выжил. Репрессии выкосили подполье, но посеяли настоящую ненависть. Мы не шли на боевые акции и ждали, когда приблизятся Красная армия или американцы.

А пока обменивались информацией, старались достать и искали в лесу оружие. Руководил нами потом бывший капитан чешской армии Ленский. После оккупации он ушел в Россию. И оттуда его к нам сбросили на парашюте с передатчиком, уже в конце войны. В Мельнике стояла часть СС и размещались чешские рабочие службы.

Когда в мае 1945 началось восстание, мы вытащили оружие и осадили эсэсовцев. Но сначала взять не могли — у нас были в основном охотничьи ружья. Cо второй атаки эсэсовцы сдались. Всех разоружили и отвезли на сахарный завод.

Наши патрули блокировали дороги и переходы. Потом нам сдались и другие немцы — почти пятнадцать тысяч человек. Два часа они переправлялись через пограничную реку и потом подняли руки.

10 мая пришли советские и польские солдаты. Мы им и сдали немцев. Но накануне, девятого мая, город бомбили, хотя мы уже ждали русских.

Жаль, лучшие погибли. А после Победы все вокруг вдруг оказались патриотами и чуть ли не участниками Сопротивления. Они потом в один голос стали говорить, что мол не надо было убивать Гейдриха. Не было бы столько жертв. Конечно. Не надо сопротивляться — и при нацистах жить можно. Кому можно, а кому и нет. Они считают, что пусть только русские, англичане и американцы сражаются. А мы переждем и станем судить, кто и что правильно или неправильно сделал.

После войны я женился на замечательной девушке Анне. Мы и сейчас с ней. Так вот она бегала на станцию через которую везли заключенных и, рискуя, передавала людям сколько можно еды. И мы оба так, как те, не считаем. Я выполнил свой долг, как мог и рад, что моя Родина свободная страна.

Они оба, по провинциальному, долго стояли у дома, провожая. Одни. Но это понятно — из-за возраста. И не одинокие, потому что вместе.

— А где вы это покажете? — не выдержала Анна — У нас брали интервью и наши, чехи, и англичане, и немцы. Хотя русским, тем более, близко. Столько вынесли.

Иногда просто невыносимо говорить правду. Лучше пожать плечами.