Сдвинутые берега

- Боишься? Понимаю, перед ними солгать нельзя - страшно. Но я должна слышать, скажи им, что они дети нашей любви. Скажи: я полюбил вашу маму - так родилась наша семья.

Люда улыбалась, говорила это ласково, но зелёный огонёк в её глазах не потухал. Прядка волос, похожая на вопросительный знак, упала на вспотевший лоб...

Мне показалось, что не плёнка наматывалась на катушку магнитофона, а шнур, накинутый на мою шею. На секунду я вдруг ощутил какую-то связь между неумолимо вертящимися катушками, микрофоном и Людой. И заиндевевшие окна, и свет прожектора за окном, и холодная мрачная печка, и маки - алые маки во всю стену - все это было в заговоре с Людой. И ещё мне показалось, что если я произнесу слово перед микрофоном, то оно будет вечным, как наши степи, как Волга. И сделать это можно или сейчас или никогда.

Все это показалось только на миг, будто озарённое молнией, и пропало. Но сердце у меня не переставало биться взволнованно. Я подошёл к Люде, стёр вопросительный знак с её лба, поцеловал в щёку и сказал:

- Дорогие дети! Вашей маме я сказал о любви шесть лет назад, но по-настоящему полюбил её только сегодня...

- Что ты говоришь, сумасшедший!

- Вы слышите, дети, как сердится мама? Она даже не подозревает, какую великую истину я сказал. Я скажу ей то же самое ещё много-много раз: и когда родится первый из вас, и на нашей серебряной свадьбе, и когда вы найдёте свою любовь, уйдёте от нас, а мы, глубокие старики, останемся одни. И всегда это будет правда. Ведь настоящая любовь бесконечна и бесконечно нова. Если на дереве не появляются новые листья, значит, дерево пропало.

Я произнёс свою речь, не думая, пожалуй, не понимая до конца смысла сказанного, но потом понял, что сказал хорошо. Причиной этому была Люда - это она выдумала магнитофон, семейную хронику, маки...

Люда давно уже спала. Её чёрные распущенные косы лежали на белой подушке.

По нестроганому покоробленному полу с широкими щелями и вылезшими шляпками гвоздей полз ко мне от дверей рыхлый бледно-жёлтый свет прожектора. Жужжал, ныл башенный кран за окном, будто жаловался на людей: «Сами-то в три смены работаете, а я - бессменно».

...Четыре месяца, как я женат, шесть лет, как знаю Люду...

Свет подполз к нашей кровати, поднялся по ножке, скользнул по Людиному лицу и замер. Что-то щёлкнуло в башенном кране, и он остановился, перестал ныть.

«Ты мудрый, - сказал мне кран, - а я тоже не из дураков, хотя и железный. Разве это не мудро, что я осветил твою жену? Смотри на неё, любуйся. Ты такой её не видел ещё. Да ты, кажется, и вовсе не узнаешь её?»

«Врёшь, кран, узнал. Давно её знаю. Мы вместе с ней пришли в институт. Она пришла из тихой деревушки, а я - с фронта. Я был в солдатской гимнастёрке, а она в ученическом платьице. Она смотрела на меня, как на живую легенду, боялась прикоснуться ко мне. Я смотрел на неё, как на свежий цветок, который могу сорвать по праву солдата, трижды битого и недобитого, воевавшего во имя того, чтобы эти цветы могли цвести...

Когда я первый раз поцеловал эту девушку, обжёг её щеки своей щетиной, она, казалось, готова была раствориться во мне, и большего счастья ей не надо было. Меня устыдила и испугала эта доверчивость и чистота. А кроме того, мне показалось, что я обознался. Потом мы расстались.

Ссор не было. Только в самую последнюю минуту она заплакала. И то позволила себе это потому, что я был уже за окном вагона и поезд набирал скорость.

И вот спустя три года мы встретились. Но теперь она была совсем другой. На её висках, казалось, светилась седина.

«После твоего побега, - сказала она, - мне было так плохо, что иногда хотелось повеситься, но я решила, что надо ещё раз попытаться найти тебя, найти...» На другой день после встречи в сквере я увидел новую Люду, по пути в загс и сегодня опять новую. Нет, дорогой кран... А-а, тебя уже нет. Ты ушёл. Опять гудишь, поднимаешь кирпичи и не хочешь слушать меня, считаешь, что я говорю пустое. Напрасно...

Сегодня в Людиной душе для меня засветилось новое оконце. Заглянул я в него и обрадовался, будто открыл тайну. Маленькую, как цветок незабудки.

Да и только ли в Люде заключены эти бесчисленные маленькие тайны? Нет. Во всех и во всем. Из них складываются великие тайны, как из капель море, из цветов сады.

«Ты хочешь быть счастливым? Знаю. Хочешь. Все хотят. Но это так трудно. Мощёных дорог к счастью нет...»

«Дети, на нашей земле так много прекрасного, что люди ослепли от него, как можно ослепнуть от солнца, если долго смотреть ему прямо в глаза. Люди бормочут о невыносимой скуке и серости, в каких-то глупостях ищут возвышенной красоты, а сами топчут её...»

«Прекрасное всегда с нами, в нас самих»,

Я вспомнил эти слова Стефана Адамовича, старого музыканта. Но почему раньше никогда не вспоминал их, а помнил другое: «На земле, в небе много неизведанного, много великих тайн природы предстоит разгадать человеку. Только сильным людям даются в руки эти тайны».

Почему я забыл об огурце? О простом маленьком огурце, в котором столько же прекрасного и чудесного, как и в каком-нибудь созвездии...