Сдвинутые берега

А кран все гудел и гудел, подавал кирпичи, будто строил не плавательный бассейн, а заново всю нашу планету. И он показался мне в самом деле великим и мудрым, потому что в его кабине сидел мудрый, великий Человек. Безмятежно спала моя Люда. Её я тоже занёс в список великих людей.

Квартиру нам обещали дать в мае, а дали в феврале. Но этот сюрприз, признаться, нас не очень обрадовал. Нам было жаль покидать теремок с маками и бутылкой, в которой накопилось так много песен.

Башенный кран, длинный и тощий, как цапля, был нашим маяком, и мы с грустью уходили от него, как в штормующее море корабль.

Живя в инструменталке, мы были единовластными хозяевами, а там, в новой квартире, - соседи, общая кухня. Да и что ставить в квартире? Не тащить же туда длинные неуклюжие скамейки, наш необъятный стол? Надо покупать мебель, но не продавать же из-за этого магнитофон?

Как бы там ни было, а на новую квартиру, мы, конечно, поехали.

Февраль - великий фантазёр и чудодей. Вздумалось ему, и он за одну ночь превратил молодой сквер у Дворца культуры в снежные горы. Над колоннами тоже подшутил - на завитках капителей накрутил свои завитки, а карнизы залепил, забросал снегом, как ему хотелось. Даже груды земли, завалы мусора у домов превратил в какие-то невиданные пирамиды. На фонарные столбы надел высокие кривые папахи.

Вечером, прикинув, что бы ещё придумать, он затянул город густым и тёплым туманом.

Тревожно кричали ослепшие автомобили, смеялись парни и девушки, бродя по заснеженному парку, отыскивая друг друга.

А к утру он приготовил строителям новое чудо - прогнал тучи, и солнце глянуло на землю, будто в зеркало.

- Ой, - воскликнула Люда, - это же совсем не наш город. Посмотри, какой он! Будто его кто-то выдумал!

А у меня спина взмокла - кровать уложил на салазки, два мешка с книгами, магнитофон. Пальцы сбил, когда через двери пролезал. Может, и не заметил бы ничего вокруг, если б не Люда.

И до того нам стало весело, что мы стали играть в снежки и хохотать. Так и ехали с баловством по городу. На одном перекрёстке чуть под машину не попали. Шофёр резко затормозил, выглянул из кабины и, к нашему удивлению, не рассердился, а весело крикнул:

- Привет вашей бабушке! Поздравляю с новосельем!

Испуг у нас мигом исчез.

- Привет вашим тормозам! - крикнула Люда.

- Раззявы, ух, раззявы. Чтоб вам киснуть да не скиснуть. - Это мрачно проворчал усатый мужчина, сидевший в кузове.

- Не сердитесь, отец. Злость сужает кровеносные сосуды, - заметил я.

- Лучше б она вам мозги сузила, чтобы вы не были такими умными. Вон ведь какая беда могла приключиться...

Когда мы подъехали к своему новому дому, там уже стояла злополучная машина. Усатый мужчина, шофёр, женщина в пуховом платке и девушка носили в дом вещи.

Увидев нас, шофёр добродушно воскликнул:

- А! Друзья по несчастью!

Он выплюнул на снег скорлупки тыквенных семечек и лукаво спросил:

- В седьмую?

- Да.

- Ах-ха! Красивое знакомство с новыми соседями у вас состоялось.

Нам бы скоренько проскочить в свою комнату, но ничего не выходило - двери были загорожены большим зеркальным шкафом. Старик чертыхался, кряхтел, покрикивал на женщин.

Следовало помочь им, но я боялся, что старик и на меня будет кричать. Вот мы и стояли у стены неприкаянными сиротами.

Волшебное февральское утро стало нам казаться тоскливым, его весёлая красота похолодела. Я взглянул на Люду и понял, что она тоже думала об инструменталке.

Я лежал на кровати и ждал Люду, Дмитрия и Олега - у нас сегодня новоселье. Все должны были собраться в восемь, а сейчас уже было девять. Я позлился немного и успокоился. Мне вдруг захотелось даже, чтобы они дольше не приходили.

Мы вселились в новый дом, ещё не успевший просохнуть, поэтому всем жителям разрешалось пользоваться «козлами» - мощными самодельными электропечками. У нас был «козёл», сделанный из асбоцементной трубы...

Лампочку я выключил, и все вокруг меня таяло в красном свете «козла». Какой-то лёгкий, воздушный, я лежал и слушал жизнь. Она просачивалась ко мне сквозь промороженные стены, сквозь щели плохо замазанных окон. Её приносил ко мне маленький радиоприёмник, который то ли от дряхлости, то ли от какой хронической болезни, мог принимать только Сталинград.

«Батюшки, - думал я иногда о радиоприёмнике, - и без того ты судьбой обижен: ни голоса своего, ни памяти, просто попутаем повторяешь то, что говорят другие. А теперь и этого уж не можешь делать хорошенько. И зачем существуешь?» Но сегодня я подумал о нем другое:

«Не беда, старик, что ты уже почти оглох, ослеп - давно перегорела твоя лампочка на шкале, - ты всё-таки, как седой умирающий маг, спокойно делаешь одно из последних своих чудес.

В чёрном буране февраля, в снежных метелях и вое ветра ты нашёл песнь о голубых морях и поешь её в моем алом царстве тишины. Я один в комнате, но благодаря тебе не одинок».

На полу - штабеля книг. Я смотрю на потемневшую бронзу заголовков, вспоминаю своих любимых героев и хожу с ними по трудным дорогам земли или, как в детстве, пью берёзовый сок...