Себастьян Маас. Эдгар Юлиус Юнг и метафизические основы Консервативной революции

Юнг стилизовал пережитое на войне в миф фронтовиков, который можно только прочувствовать и прожить, но нельзя выучить. Новый порядок, к которому он стремился, должен был осуществляться носителями военного опыта, что означало бы, в принципе, создание гражданского общества с военными добродетелями и идеалами. Этот ход мысли наиболее последовательно был интегрирован Эрнстом Юнгером в его мировоззрение; здесь все сходилось к тоталитарному государству рабочих, которое, по мнению Юнгера, должно было осуществляться носителями духа фронтовиков. Вместе с военным опытом имперское видение было у Юнга самым большим, основывающим единство мифом. Наряду с действительно подробным описанием государственной конструкции в основном произведении Юнга империя будущего всегда остается на окруженном тайнами заднем плане. Юнг отказался от создания социального мифа и связал таинственную империю будущего с религиозными элементами: «Так как новые представления о Царстве Божьем на земле порождают также земные царства». С помощью этой метафизической фиксации имперской идеи Юнг создал необходимую связку, которая, в конечном счете, удерживала его систему мира, согласно идее Сореля о мифе. Историческую средневековую империю нельзя было представить без определяющего влияния христианства. Насколько христианство было лишь использовано им как инструмент для укрепления имперского мифа, или же Юнг был, все же, действительно вдохновлен «истинной верой» в традиции западного учения о спасении, будет в центре внимания дальнейшего анализа.

2.6. Леопольд Циглер

«Все мои действия происходят перед лицом моего народа. Я живу не только во мне самом, но в цепи родов и в борьбе народа. Я нравственно связан верностью по отношению к нашим предкам и заботой о наших потомках».

Вильгельм Штапель, 1922

Известный философ Леопольд Циглер не только был личным другом Юнга, но существовало также взаимное мировоззренческое влияние обоих авторов. Особенные отношения, которые эти два человека создали между собой, можно обосновать тем, что Циглер, несмотря на свою духовную близость к Юнгу, сохранял свой самостоятельный писательский профиль и в личных беседах действовал в качестве важного советчика.

В маленькой работе, которую Циглер опубликовал к двадцатому дню со смерти Юнга, он констатировал: «Я пытался при этом сплавить самые важные результаты исследований Юнга с главными итогами моих собственных исследований, как они были изображены в «Священной империи немцев» и «Между человеком и экономикой»». Дальше Циглер писал:

«Это было легче сказать, чем сделать. Восстановление, за которое выступал Юнг, нашло свое выражение в объемном и основательном кодексе, справиться с которым всерьез смогли бы, к сожалению, только очень немногие немцы. Чтобы быстрее отобразить это в то не терпящее отлагательств время, самое существенное должно было быть сконцентрировано пусть не в легком, но все-таки легче обозримом ряду тезисов. Из нетерпеливого желания осуществить это в те наполовину уже отчаявшиеся, наполовину еще открытые недели появились «Двадцать пять тезисов о немецком государстве».

Помимо этих политически мотивированных книг Циглер опубликовал еще многочисленные философские труды, перечисление которых вышло бы за рамки этой работы. Жизнь и творчество этого философа достаточно подробно представлены в его биографии, написанной Мартой Шнайдер-Фассбэндер.

В «Двадцати пяти тезисах» Циглер пытался исторически обосновать немецкое будущее государство, к которому следовало стремиться. Так как только то, что выросло естественным способом, подходит для органической государственной конструкции. Чтобы доказать это, автор возвращался назад в историю вплоть до времен германских родовых союзов, когда еще господствовали настоящие первичные выборы. Однако эта самая первоначальная форма демократии была возможна только в обозримых рамках, когда люди могли лично знать тех, кого выбирают. В средневековье, когда пространства владений увеличились, эта непосредственная форма выборов больше не была возможна, из-за чего голосования простирались только лишь на соответственно более высокий, локально обозримый уровень иерархии:

«Первичные выборы как непосредственный акт поднятия щита народом продолжились в ряду опосредованных актов. И это развитие было как разумным, так и неудержимым. [...] Самое разумное следствие, уже упомянутое выше, это то, что действие первичного выбора остается за местными общими сборами, а выходящему из них органу власти затем доверяется выбор ближайших вышестоящих».

Эта конструкция управления, которая от основания до вершины характеризовалась бы выбором «снизу вверх», однако, не могла отказаться от выбора «сверху вниз»: