Себастьян Маас. Эдгар Юлиус Юнг и метафизические основы Консервативной революции

Рядом с необходимостью принципа власти из более высокой ответственности и надличностной продолжительности стоит – во взаимной обусловленности с ним – необходимость создания нового социального порядка. Чувство необходимости этого порядка движет все европейские народы, которые прошли через гигантские перемены индустриализации, урбанизации, механизации и капитализации. То, что это желание социального преобразования живет, в особенности, в фашизме и национал-социализме, не требуется особо подчеркивать. С другой стороны, мы осознаем, насколько чрезвычайно сложно снова превратить в народ массу, утратившую связь с кровью и почвой, ибо здоровые сословные связи и иерархии исчезли в либеральный век. Поэтому для национал-социализма чрезвычайно важно сначала вернуть душу этих масс народу и государству. Это происходит в основном через воспитание, дисциплину и пропаганду. Национал-социалистическая система выполняет, таким образом, сначала то задание, для которого парламентаризм стал слишком слаб: восстановление непосредственного контакта с массами. Возник такой вид непосредственной демократии, которой удалась вновь обрести ускользающие от государства массы. За этой обусловленной временем необходимостью стоит, однако, как революционная цель нечто намного большее: создание такого социального порядка, который основывается на общепринятых органических формах, а не только на искусном владении массой. Если Французская революция создала основные формы в парламенте и во всеобщем избирательном праве, то целью консервативных революций должно стать: через создание органической сословной структуры прийти к таким всеобщим принципам. Доминирование единственной партии на месте по праву исчезнувшей многопартийной системы представляется мне исторически как переходное состояние, которое будет правомочным лишь до тех пор, пока этого будет требовать обеспечение перелома, и пока не приступят к работе кадры, прошедшие новый персональный отбор.

Ибо логика антилиберального развития требует принципа органического политического формирования воли, которое основывается на добровольности всех частей народа. Только органические соединения превзойдут партию и создадут ту свободную народную общность, которая должна стоять в конце этой революции.

Следующий решающий факт этой революции двадцатого столетия – это конец космополитизма, который не является ничем иным, как плодом либерального представления о владеющей всем власти мировой экономики. Ему противостоит национальное пробуждение, то почти метафизическое мысленное возвращение к собственным кровным источникам, духовным корням, к общей истории и жизненному пространству. Только сегодня мы снова вырабатываем то здоровое чувство исторического единства тела и души, языка и обычая, которое по сути своей внегосударственно и необходимо как противоположный полюс к государству. В то время как в национальной демократии народность и государство стекаются в одно, мы теперь снова понимаем плодотворное напряжение между народом и государством, из которого государство получает те силы, без которых оно будет пустым механизмом. Поэтому также народно-национальное сознание – это нечто иное, нежели воспринятый как государственно-национальный национализм. Если государственный национализм ведет к изоляции народов друг от друга, к взаимному растерзанию и вместе с тем к балканизации Европы, то у укрепленного народно-национального сознания есть тенденция признавать святость всех народов. Народно-национальное пробуждение открывает, таким образом, дорогу для сотрудничества между народами.

Я в Дортмунде уже указывал на то, что современная техника требует создания экономических больших пространств; что Европа, столкнувшаяся с самой жесткой конкуренцией со стороны заокеанских континентов, могла бы только тогда хотя бы временно сохранить свой уровень жизни, если она в какой-то мере сможет уменьшить европейские общие затраты. Дорога к этому образованию экономических больших пространств, в том виде, в котором их требует век самолета и автомобиля, ведет через то освящение народностей и через представление о таких соединениях в большие государства, которые сохраняют неприкосновенность народностей и не обижают их. К этому, однако, относится и добровольный отказ от государственного тоталитаризма, который не признает никакой естественно выросшей самостоятельной жизни. К этому относится, прежде всего, понимание существа государства власти, которое хоть и не допускает ничего, что может нанести вред государству, но также и не требует, чтобы все происходило только через государство.