Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

Смешно было наблюдать, как, узрев появившегося милиционера, "слепые" похватали шапки с монетками и, резво хромая, драпанули к ограде.

Григорий Иакович поднял руку, убавляя воздухоток от регулируемого сопла вентиляции над головой, развязал шнурки на ботинках и бросил взгляд в темноту ночи за иллюминатором. И вспомнил, как экскурсия направилась на ночлег в Козельск, и как километра за два до городка взору открылись голубые купола монастыря Оптина пустынь - места первой остановки Толстого после бегства из Ясной.

На другое утро, у входа в монастырь, экскурсантов обступила деловая цыганва. Гипнотизируя колыханием длинных клешёных книзу юбок, и показушно крестясь, цыганки молниеносно оценивали психический склад каждого вероятного клиента и старались ухватить рукой потенциальную жертву за "внушалку" - место на левом предплечье, ближе к запястью, чтобы вкрадчивыми голосами забросить свои "крючки", вроде:

- Ты добрый! Подай ребятишкам на молочишко!

Или:

- Ты не богатый, и не бедный, но тебя ждёт удача!

Или:

- У тебя большое сердце - ты троих любишь!

Грише это напомнило дельфинью охоту на стаю кефали, которую им с отцом довелось однажды наблюдать с лодки в море под Одессой.

- Мужа твоего любит та, у которой дочь! - попыталась зацепить графинюшку юная цыганка.

- Безмужняя я! - спокойно ответила Анна Фёдоровна. И тихо добавила: - И замужем-то... никогда не была.

Обманщица юркнула за спины товарок, а Гриша подумал: ловят на блесну, на голый крючок.

- Тебе двое завидуют! - начала вещать ему другая приставучая цыганка.

Гриша, неожиданно для самого себя, состроил свирепую рожу и рявкнул на неё:

- ИДИ ОТСЮДОВА! Я САМ ЦЫГАНИН!

Анна Фёдоровна рассмеялась. А Тася пригрозила цыганкам:

- Щас милицию вызовем!

Экскурсанты осматривались. Грише зачем-то захотелось сосчитать голубые купола, но он оставил это сразу, захваченный странным ощущением близости неба. Здесь оно было рядом - удивительно близко, как нигде.

Анна Фёдоровна рассказала об Оптиной пустыни, что здесь в скиту, после смерти сына, жил Фёдор Достоевский. В 1918-м декретом Советской власти монастырь закрыли, затем разорили. Большинство из трёхсот монахов разогнали, а остальных ВЧК-ГПУ-НКВД истребило: 39 монахов расстреляли, семерых замучили в лагерях. У иеромонаха Рафаила при обыске нашли крест, евангелие и кадило - это стало основанием для расстрела. Директора музея "Оптина пустынь" схимонахиню Августу арестовывали 18 раз. Потом, в 1939-м, когда Гитлер со Сталиным расчленили между собой Польшу, НКВД на территории монастыря устроил концлагерь для пяти тысяч польских офицеров. Отсюда их увозили на расстрелы в Катынь. Потом здесь был госпиталь, а в 44-45-м годах - фильтрационный лагерь НКВД для советских офицеров, возвратившихся из плена.

- Доболтается диссидентка, загребут её в КГБ! - прошипела мужу тётка с переднего сидения.

- А если правду говорит? - спросил муж.

- В психушку закроют!

Тасю в Оптиной поразило множество монахов, иноков.

- Инок, - пояснила Анна Фёдоровна, - от слова "иной", то есть "не как все". Большинство из них пришли в монастырь с целью стяжания Святого Духа, обожения.

Экскурсанты всматривались в болезненно-бледные бескровные лики монастырской братии, когда рядом вдруг послышался чуть хриплый, несильный голос:

- Для добрых щей мужики женятся, да не от добрых ли жён в монастырь постригаются?! Одному с женой горе, другому - вдвое...

Тася с Гришей обернулись и увидели дядьку со слипшимися в сосульки серо-белыми волосьями - по виду странника, какие во множестве обретаются по монастырям. Он был в дырявых обносках и совсем бос. С шеи свисали длинные концы серого линялого платка, повязанного на манер пионерского галстука, а между грудью и животом, на железной цепи из крупных ржавых звеньев, переброшенной по плечам крест-накрест, болталось большущее деревянное резное распятие, явно самодельное. Рот странника был приоткрыт, взгляд казался остекленелым. Из бороды торчали травинки сена вперемешку с трухой соломы.

- Два на сто безбабных мужиков воют, Богу молятси: "От пожара, от потопа, да от злой жены, Господи, упаси!"

- Психбольной! - шепнула Тася, прячась за Гришу.

Анну Фёдоровну в это время спросили:

- Так, зачем Толстой прибежал сюда, в монастырь, и не остался?

- Лев Николаевич намеревался о чём-то поговорить здесь со старцем Иосифом, да только поблуждал в задумчивости за монастырской рощей, возле скитов, но войти в хибарку и обратиться к старцу не решился.

- Почему? - стали допытываться экскурсанты.

- Теперь этого никто точно не знает.

- Так его ж отлучили от церкви! - вспомнил один из дядек, похожих на отставников. - Может, потому?

- А что он такого сделал? За что его отлучили?

Анна Фёдоровна поведала:

- Он заявил Синоду: "Я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения".

Гриша бывал в церквях не раз, размышляя над увиденным, и сейчас, услышав мнение Толстого, подписался бы под каждым словом, из только что прозвучавших.