Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

- Молиться везде - всё равно! И в Иерусалиме ищут Христа только дяди и тёти, или никогда не носившие Его в груди своей, или потерявшие Его. Кто способен страдать при виде чужого страдания, кому тяжко зрелище угнетения чуждых себе потомков Адама,- тот носит Христа в груди своей, и тому незачем ходить в Иерусалим! Путь к Христу - путь освобождения от имущества и страстей...

- Виссарион Григорьевич! - стала просить юродивого Анна Фёдоровна: - пожалуйста, успокойтесь!

Подбежали двое в штатском. Шепнув что-то милиционеру, потребовали от юродивого:

- Гражданин Бесинский, пройдёмте в отделение!

Виссарион скрежетнул зубами страшнее прежнего и сорвался на горлобесие:

- В Иерусалиме ищут Христа ХАЛДЕИ, ГАВРИКИ, ЭКЗЕМПЛЯРЫ, ГУСИ, ЛЕМУРЫ, ГИББОНЫ, ПИТЕКАНТРОПЫ, ПАЛЕОАНТРОПЫ, ГОМИНИДЫ, ИНФУЗОРИИ, ОСОБИ, ЦАРИ ПРИРОДЫ, КАПУЦИНЫ, ОРГАНИЗМЫ, ДВУНОГИЕ, МОРДОФИЛИ, МОРДОПЛЯСИИ, ЧЁРТ ЕЩЁ ЗНАЕТ, КТО!.. ХРИСТОС ЗДЕСЬ! ВСЕГДА РЯДОМ! ВСЁ ВИДИТ! ВСЁ ЗНАЕТ!..

В уголках рта юродивого взбилась густая пена - начался припадок. Тася потянула Гришу за руку:

- Пошли отсюда!

Виссариона схватили за запястья и потащили. А он кричал:

- МЫ НЕМОЩНЫ, А ВЫ КРЕПКИ! ВЫ В СЛАВЕ, А МЫ В БЕСЧЕСТИИ! МЫ БЕЗУМНЫ ХРИСТА РАДИ, А ВЫ МУДРЫ ВО ХРИСТЕ! ПРОРОК ОСИЯ ВСТУПИЛ В БРАК С БЛУДНИЦЕЮ, ЧТОБЫ...

Дальше было невнятно - его волокли, затыкая рот.

- Борода апостольская, а усок-то диавольский! - прошипел кто-то из толпы ему вслед.

Все разбрелись. По дороге к автобусу взгляд Гриши случайно упёрся в глаза пожилой цыганки.

- Ты изменишь ход времени... - произнесла она, будто неожиданно для самой себя.

С неё словно сорвалась маска, и она, инстинктивно пряча настоящее лицо, отвернулась и в растерянности отошла.

Гриша подумал: "Я мечтаю создать хроноцапу - сердце Машины Времени. Неужели цыганкам, и вправду, открыто будущее?!"

- Желаете ягнятину, индейку, рыбу? Пожалуйста, для вас...

Это снова была стюардесса. Нерельман, вполне сытый мамиными голубцами, отказался.

Григорию Иаковичу вспомнилось, как из Оптиной они с экскурсией отправились в Казанскую Свято-Амвросиевскую пустынь - в Шамордино, где до революции жила монахиней сестра Толстого. Там было очень просторно и сказочно красиво. И всё так ухожено, с множеством цветников и аккуратных огородных грядок.

Радуйся, Благодатная, Господь с Тобо-ою,

Подаждь и нам, недостойным, росу благодати Твоея

И яви милосе-ердие Твое...

В Шамордино отношения пары омрачила ерунда - Тася попыталась вручить Грише свою сумку:

- НА! Носи!

Гриша изумился: почему это?! И отказался:

- Она дамская.

- Что такого?! Все парни своим девушкам носят!

- Ну и дураки. Я не ношу.

- Ну, на, хотя бы, подержи!

- Дамскую - нет! Дурной тон.

Тася обиженно поджала губы и замкнулась.

- Толстой вначале решил остаться здесь, в Шамордино, - сообщила экскурсантам Анна Фёдоровна. - Он присмотрел избу с комнаткой за пять целковых в месяц, но хозяйка дома в назначенный час за деньгами не пришла. Потом сюда, в монастырскую гостиницу приехала дочь Саша и напугала отца тем, что, возможно, "мамба" - так дети называли змеиным именем мать - что, возможно, Софья Андреевна уже отправилась в погоню, и цель её - добиться у Льва Николаевича нового завещания, вместо тайно подписанного недавно в лесу. Саша привезла отцу письма от сыновей. А ещё письмо от жены, от которой он теперь бежал без оглядки: "Левочка, друг мой милый, не скрывай от меня, где ты, и позволь мне приехать повидаться с тобой, голубчик мой, я не расстрою тебя, даю тебе слово, я кротко, с любовью отнесусь к тебе. Левочка, друг всей моей жизни, всё, всё сделаю, что хочешь, всякую роскошь брошу совсем; с друзьями твоими будем вместе дружны, буду лечиться, буду кротка, милый, вернись, ведь надо спасти меня, ведь и по Евангелию сказано, что не надо ни под каким предлогом бросать жену. Милый, голубчик, друг души моей, спаси, вернись, вернись хоть проститься со мной перед вечной нашей разлукой". Из строк пространного, логически связанного письма, даже неспециалисту ясно, что написано это лицом душевно здоровым. И Толстому это было ясно. Как ясно было, что отношение к нему жены и сыновей, как к ещё живому, но дышащему на ладан, источнику солидной прибыли, не изменится. В четыре утра он разбудил своих сопровождающих - доктора, дочь и её подругу. Когда в Козельске сели в поезд, он сообщил, что намерен бежать в Болгарию или Грецию, хоть под видом прислуги....

- Вот урок всем терпилам! - заключил один из дядек-отставников. - Не терпи до 82-х, ни до 72-х, ни до 62-х! Тикай сразу! Ноги в руки!

- Вот, так, - подытожила Анна Фёдоровна, - в бегстве Толстого село Шамордино стало точкой невозврата.

На этом экскурсионная часть поездки завершилась. Пока все собирались у автобуса, Тася с Гришей не разговаривали, и ему было слышно, как один из дядек, похожих на отставников, говорил другому: