Сефира и другие предательства

– Последующие семь дней стали известны в истории как «La Semaine Sanglante», или Кровавая неделя. Войска Тьера в короткие сроки заняли западные районы; в восточных же, где находились основные силы коммунаров, развернулись бои, которые носили ожесточенный характер. Передвигаться по улицам было трудно, а порой и невозможно, но для того, чтобы узнать, что именно происходит, не требовалось ходить далеко, достаточно было подойти к окну и услышать треск винтовочных выстрелов и грохот пушек. Воздух отравляли резкие запахи пороха и горящего дерева. Позже я прочитал, что по просьбе президента пруссаки ускорили освобождение тысяч пленных французских солдат, чтобы те пополнили ряды национальной армии. У Коммуны не имелось централизованного плана обороны – скорее каждый район оборонялся самостоятельно. Это позволило армии рассечь силы коммунаров и разгромить Коммуну. Я, пропустивший Гражданскую войну на родине, оказался в самом сердце другой войны.

– И Кровавая неделя стала не худшим из тех событий. После захвата города версальскими войсками члены Коммуны подверглись обширным репрессиям. Малейшая связь с городским правительством грозила привести к судебному разбирательству и казни (людей подвергали суду и приговаривали к смерти за малейшую связь с правительством Коммуны). Расстрельные команды приводили в исполнение приговоры сотням людей на кладбище Пер-Лашез и в Люксембургском саду. Я и сам мог бы попасть под подозрение, если бы не мой старинный друг, профессор античной литературы, который предоставил доказательства моей добропорядочности.

– Наверное, я мог бы не уезжать, но перспектива оставаться на руинах Коммуны представлялась мне чересчур мрачной. Руперт Кук потерял интерес к моим отчетам, и я решил, что настало время покинуть Париж. На несколько месяцев я задержался в Женеве, провел зиму во Флоренции, а затем поселился в Венеции. Там я оставался в течение следующих пятнадцати лет, первые пять из которых Париж находился на военном положении. Излишне говорить, что роман, в основу сюжета которого лягут события, происходившие во время моего пребывания в этом городе, так и остался ненаписанным. Вновь побывать в Париже мне удалось лишь в последние несколько лет. Я полагал, что смогу опять поселиться там, но это оказалось невозможным. Призраки семнадцатилетнего прошлого не позволяли сделать этого. Вот почему известие о том, что мистер Данн сколотил себе состояние на торговле оружием Коммуны меня… расстроило. Мягко говоря, – он мрачновато улыбнулся.

Еще один шар подлетел и замер совсем рядом с ними.

– Я полагаю, дневной сеанс вашего мужа должен уже близиться к концу, – сказал Коулман. Он отошел от шара и направился в сторону дома.

VII

– Были ли вы совершеннолетним во время Гражданской войны в США? – спросил Данн.

– Да, – ответил Коулман, не отрывая глаз от шпаг, стоящих в подставке между двумя внушительными книжными шкафами библиотеки. Он коснулся навершия эфеса одной из них: – Вы позволите?

– Конечно, прошу вас.

Шпага оказалась тяжелее, чем предполагал Коулман. Ему потребовалось мгновение, чтобы почувствовать ее баланс, после чего он театрально рубанул справа налево, затем слева направо.

– Вы были офицером, – решил Данн.

– Нет, не был, – ответил Коулман, возвращая шпагу на место. – Я получил травму… за несколько лет до начала военных действий. Когда я гостил у друзей семьи, в их сарае неожиданно начался пожар, и я присоединился к пытавшимся его потушить. Я стоял слишком близко к одной из стен, когда внезапно она обрушилась и осыпала меня обломками. Быстрая реакция моих товарищей спасла меня, однако к военной службе я сделался непригоден. Оба моих старших брата, Уилл и Боб, отличились на войне; кстати, Боб стал одним из помощников Гранта, – он коротко глянул на Данна, который пристально изучал его. – После переезда в Лондон я начал заниматься фехтованием, пытаясь таким способом сдержать последствия старения.

– Последствия вашей травмы с годами сделались менее заметны, – заметил Данн.

– Они не мешали мне заниматься спортом.

– И возможно, позволили бы вам присоединиться к вашим братьям.

– Возможно, – сказал Коулман. – Я находился в Англии, когда произошла бомбардировка Самтера [48], и мой отец настоял, чтобы я оставался там.

– Из-за вашей травмы.

Коулман почувствовал, как покраснело лицо:

– Если у вас имеется некое умозаключение, которое вы хотели бы прояснить…

– Вовсе нет! – Данн взмахнул одной из своих мощных рук. – Вам впору пасть на колени и воздать благодарность Богу, которого почитаете, за эту травму. Какой бы дискомфорт, какую бы боль она ни принесла, она уберегла вас от испытаний более ужасных, от погружения в кровь и страшные увечья. Среди моих сослуживцев ходила шутка, дескать, если кто-то из нас падет в бою, то ему не стоит опасаться христианского ада, поскольку по сравнению с теми зрелищами, свидетелями которых стали мы, его пресловутые мучения покажутся ничтожными, – Данн помедлил. – Прошу меня извинить. Я вовсе не хотел утомлять вас банальностями старого солдата. Должно быть, обед уже подают в патио.