Сефира и другие предательства

– Не думаю, что он так поступит, – сказал Пахарь. – Не думаю, что он будет так уж заинтересован в оказании помощи, когда окажется под нашей опекой. Это нормально, – Пахарь взял одну из палочек рядом со своей тарелкой, повертел ее в руке и воткнул в один из пельменей, поднес его ко рту, и на мгновение Васкес представила себе гиганта, смыкающего зубы на человеческой голове. Жуя пельмень, Пахарь продолжил: – Скажу честно, этот сукин сын кажется мне весьма крепким орешком. Из-за него я потерял все, что было хорошего в моей жизни. Благодаря этому ублюдку я отмотал срок в тюрьме, мать его, в долбаной тюрьме! – Пахарь проглотил пережеванное и наколол еще один пельмень. – Поэтому верьте мне, когда говорю, что у нас с мистером Уайтом впереди масса не впустую проведенного времени.

Под ними неспешно разошлись в стороны лениво плававшие полдюжины карпов.

V

Бьюкенен настаивал на том, чтобы найти отель мистера Уайта и расположиться в его холле.

– Ага, прикрывшись парой газет? – съязвила Васкес.

Они застряли в пробке по казалось бы самому короткому пути к отелю «Конкорд опера», в полулюксе которого поселился мистер Уайт, и салон такси наполняли вонь выхлопных газов и низкий гул окружавших их машин.

– Ну да, а что? Сработает.

– Господи, и это я фильмов насмотрелась?

– А что такого-то? – удивился Бьюкенен.

– Начнем с того, что такими темпами мы доползем туда как минимум к шести. Много народу вечером сидит и читает в холле отеля дневную газету? Прелесть новости в ее свежести.

– А может, мы в отпуске.

– Да без разницы. Все равно будем выделяться. И во-вторых, даже если в холле засядет куча туристов с газетами перед физиономиями, план Пахаря не сработает до одиннадцати. Ты хочешь сказать, что никто не обратит внимание на двух человек, занимающихся одним и тем же в течение пяти часов? Кроме того, мистер Уайт увидит нас, когда будет выходить и потом возвращаться.

– И снова повторюсь, Васкес, ты слишком все накручиваешь. Люди зачастую не видят того, чего увидеть не ожидают. Мистер Уайт не ждет нас в холле своего роскошного отеля и, следовательно, не заметит нас там.

– Ты прикалываешься? Он не «люди», он мистер Уайт.

– Приди в себя. Он ест, гадит и спит точно так же, как ты и я.

На кратчайшее мгновение окно над плечом Бьюкенена заполнило огромное лицо, которое Васкес видела (или ей показалось) в пещерах под тюрьмой. И вновь, как тогда, ее поразила топорная грубость его черт – как если бы скульптор второпях высек подобие человеческого образа на куске скалы, уже естественно сформированном таким образом, что напоминал лицо.

Приняв ее молчание за очередное несогласие с ним, Бьюкенен вздохнул:

– Так, ладно. Вот что я тебе скажу: отель большой и престижный, вокруг него наверняка куча всяких магазинов, верно? По ходу дела можно заранее сделать кое-какие покупки.

– Отлично, – согласилась Васкес. Когда Бьюкенен уселся на свое место, она спросила: – Ну так что? Ты удовлетворен ответами Пахаря?

– Ох, только не начинай…

– Да я только спрашиваю.

– Нет, то что ты сказала, называется наводящим вопросом, вынуждающим меня думать, что на самом деле Пахарь ничего толком нам не сказал и сейчас нам известно не больше того, что мы знали до нашей встречи.

– А ты узнал что-то новое?

Бьюкенен кивнул:

– А то! Узнал я, что у Пахаря эрекция на мистера Уайта с твою гребаную Эйфелеву башню, из чего я сделал вывод, что любой, кто помогает ему удовлетворить себя, получает огромную выгоду, – такси дернулось вперед, и Бьюкенен добавил: – Или я ошибаюсь?

– Нет, – ответила Васкес, – просто…

– Что? Ну, что опять?

– Не знаю, – она взглянула в окно на ползущие рядом машины.

– Очень доходчиво.

– Забей.

На этот раз Бьюкенен предпочел не продолжать спор. Васкес наблюдала за мужчинами и женщинами, проходящими мимо витрин магазинов техники и одежды, книжного магазина и офиса, назначение которого она не смогла определить. Из окон квартир наверху над коваными балконами виднелось предвечернее небо, словно набравшее еще больше синевы за дневное время под палящим солнцем. «Из-за него я потерял все, что было хорошего в моей жизни» – заявление Пахаря эхом прозвучало в ее голове. Поскольку страсть на его лице подтверждала подлинность его слов, а значит, и цель их миссии, краткий монолог можно было бы считать обнадеживающим. И все же, и все же…