Секрет королевы

– Она считает, что черный цвет красиво оттеняет ее светлую кожу, – выпаливает одна из моих фрейлин, Файер. – По ее мнению, он помогает ей выглядеть еще более бледной и неземной.

Я видела леди Сесилию. Она в самом деле красавица, и у нее в самом деле очень светлая кожа. Она выглядит так, будто за всю свою жизнь ни дня не провела под открытым небом. Я не держу против нее зла и при других обстоятельствах была бы рада тому, что она занимает внимание Хансена. Но сейчас на дворе отнюдь не нормальные времена. Жители Монтриса ищут новую причину для того, чтобы ополчиться против меня. И без поддержки Хансена – во всяком случае на людях – я окажусь под угрозой.

– Я не знала, что леди Сесилия так богата, – замечаю я, стараясь говорить спокойно. – Это очень хороший конь – даже лучше, чем мой. Она молода, и ее отец, хотя он и дворянин, небогат. Как, по-вашему, каким образом она могла позволить себе приобрести такого дорогого скакуна?

Опять воцаряется молчание, прерываемое только потрескиванием огня в камине и криками и топотом копыт во дворе.

– Возможно, – нерешительно говорит леди Маргарита, – эта лошадь была подарена леди Сесилии, ваше величество.

– Подарена? – Мои фрейлины молчат. – Хм-м.

Разумеется, этот великолепный вороной конь – подарок короля Хансена своей фаворитке. Теперь я понимаю, почему герцог купил мне скакуна и попытался убедить меня в том, что это подарок короля. Иначе происходящее было бы слишком унизительным – самая великолепная из скаковых лошадей принадлежит королевской любовнице и украшена лентами ее любимого цвета, в то время как у королевы ни лошади, ни лент.

К счастью, разговор прекращается, поскольку в комнату быстро входит Хансен. Лицо его красно – значит, он уже выпил, – и на нем сияет широкая улыбка.

– Пойдем, моя… э-э, дорогая, – говорит он. Он одет в невероятный зеленый костюм, отделанный изящными кружевами, с разрезами на рукавах, в которых виднеется полотно рубашки и мех норки. С одного из рукавов свисает черный платок. Хансен никогда не носил черного – значит, это залог любви, полученный от леди Сесилии, и напоминание о том, чью скаковую лошадь он должен будет поддерживать и ободрять криками, когда начнутся скачки. Еще одно унижение. Неужели у Хансена совсем нет чувства приличия? Могу себе представить, какую ярость он бы испытал, если бы я так продемонстрировала на людях те отношения, которые связывают меня с Кэлом.

Мои фрейлины расправляют мой шлейф и надевают мне на голову отделанный мехом капюшон, чтобы я выглядела как можно более внушительно, когда буду спускаться по лестнице. Мое платье, разумеется, сиреневого цвета, и его подол украшен вышивкой из белых цветов, взятых с герба Реновии. Мои руки затянуты в белые лайковые перчатки, и меня так и подмывает отхлестать ими Хансена по щекам.

Но я понимаю, что прилично, а что нет, даже если этого не понимает он. Сжав зубы, я опираюсь на его руку. Мы выходим из моей опочивальни и идем по галерее, окруженные вооруженными гвардейцами и кучей раболепствующих придворных. Любой сторонний наблюдатель подумал бы, что мы воплощение любящей супружеской четы.

– Я знаю, что ты лгал мне, – шиплю я. – Насчет Сесилии.

– Не понимаю, о чем ты, – шепчет он.

– А как же насчет вороной лошади, украшенной черными лентами, и этой черной тряпки, свисающей с твоего рукава?

– Это не тряпка, – теперь он тоже шипит. – Это полотняный платок.

– Выкрашенный мехом барсука? Или свиной кровью?

– Что с тобой? – Он дергает рукой и резко притягивает меня к себе. – Мы с тобой вроде бы должны выступить сегодня единым фронтом и улыбаться, чтобы люди, так сказать, не взбунтовались. И не боялись черных трещин на замерзших прудах. И не говорили о сиреневом льде. Ты меня понимаешь.

– Я понимаю только одно, – едва ли не выплевываю я. – То, что ты закатил мне речь по поводу того, что надо-де приносить личные жертвы. Но на самом деле ты имел в виду другое – что жертву должна принести я, а ты будешь продолжать жить как ни в чем не бывало. С твоей любовницей.

Хансен состраивает недовольную гримасу. Теперь мы спускаемся по парадной лестнице, и нас обдувает холодный ветер, проникающий со двора. Это свежий воздух, но не такой, на какой я надеялась.

– Ты что, только сейчас поняла, как несправедлива жизнь? Что добродетель королевы важнее для народа, чем добродетель короля?

– Перестань дергать мою руку, – рявкаю я. И мне плевать, что гвардейцы могут услышать наш разговор. – И перестань делать из меня дуру. Я королева, имеющая собственное королевство, а не какой-то там твой консорт, не твоя племенная кобыла.

– Мне так нравится, когда ты говоришь о лошадях, – говорит он. Мы выходим во двор, и все собравшиеся – солдаты, слуги, придворные – как один кланяются и делают реверансы. Это дает мне время изобразить на лице улыбку, и я надеюсь, что я при этом не выгляжу такой оскорбленной, какой себя чувствую.