Читаем Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее полностью

Интересно, что самые развитые жестовые языки, как правило, встречаются в популяциях, где практикуют обрядовые табу на устную речь на несколько месяцев или даже лет. Нередко эти табу связываются с периодом траура после смерти близкого родственника-мужчины, как, например, у вальбири. Продолжительность периода табу сильно зависит от близости отношений, статуса покойного и внезапности смерти. Ближайшие родственницы должны соблюдать табу до тех пор, пока дух усопшего не будет отмщен, на что часто требуется около года. В отличие от стандартного жестового языка североамериканских индейцев, эти знаковые системы не отличаются иконичностью и, как правило, следуют грамматическим правилам местного разговорного языка, хотя знаковый лексикон у разных групп во многом общий. На севере центральных пустынь Австралии чем ближе друг к другу группы живут, тем выше доля общих жестов. Это никак не зависит от сходства разговорных языков между собой и наводит на мысль, что знаки распространяются независимо от разговорных языков5.

Для наших целей важно отметить, что знаковые системы охотников-собирателей иллюстрируют три важных пункта. Во-первых, они, по-видимому, адаптированы к местному контексту, к функциям, которым служат. Жестовый язык индейцев Великих равнин с его широкими иконическими жестами развился для того, чтобы обеспечить общение взрослых на большом расстоянии или на многолюдных церемониях. Напротив, деликатные жесты австралийских знаковых языков отчасти, похоже, решают проблемы коммуникации в периоды, когда ритуальные табу запрещают говорить. Там, где, например, женщины не могут говорить несколько месяцев после смерти родственника, жестовые языки достигают того же уровня выразительности, что и разговорные. Следовательно, нелингвистические социальные нормы, вероятно, способствовали развитию этих коммуникативных систем. Во-вторых, сложность и выразительность австралийских жестовых систем разная в разных областях континента и у разных групп. У одних групп набор знаков ограничен (ограниченный словарный запас), а грамматические системы недоразвиты, а у других все развито в полной мере. Так что никто не утверждает, будто все эти разнообразные знаковые системы одинаково сложны или выразительны. Это, конечно, не так. Наконец, природа австралийских знаковых систем такова, что их изучают в детстве, и поэтому системам несвойственна иконичность, в отличие от жестового языка североамериканских индейцев: большинство пальцевых знаков ничем не напоминают реальное означаемое. Дело в том, что иконичность помогает учиться взрослым, а когда дети изучают языки, они обходятся без нее.

Не забывайте, культурная эволюция умнее нас, поэтому она придумала много способов облегчить коммуникацию. Рассмотрим, к примеру, языки свиста. В самых отдаленных уголках планеты, в популяциях от Турции до Мексики можно вести полноценные диалоги, пересвистываясь друг с другом, иногда на очень большом расстоянии. Многие такие языки свиста, похоже, акустически приспособлены для коммуникации в гористой местности, где отдельные домохозяйства могут располагаться относительно близко, скажем, через ущелье, но при этом в часе пути друг от друга. В некоторых таких языках свистеть полагается при помощи пальцев, и звук разносится на 2–3 километра без всякого труда, а при подходящих условиях и на расстояние до 10 километров. Есть и такие языки свиста, где свистят при помощи губ – они применяются для повседневных личных разговоров. Так что культурная эволюция способна создавать и создает различные языки и на основе свиста, поскольку свист может оказаться подходящим средством связи в местном контексте. Помимо свиста, антропологи обнаружили самые разные системы коммуникации на расстоянии – в частности, при помощи барабанов, рогов, дудок и гонгов6.

Сонорность

Хороший коммуникатор – тот, кого лучше всех понимают с учетом социальных, экологических и прочих местных условий. Поскольку молодые или наивные обучающиеся обращают внимание на более компетентных коммуникаторов и предпочитают учиться у них – то есть у тех, кто применяет более эффективные инструменты коммуникации, – кумулятивная культурная эволюция постепенно собирает арсенал жестов или свистов точно так же, как оттачивает конструкцию каяков, копий и бумерангов. Значит, нет никаких причин предполагать, что подобный культурно-эволюционный процесс действует почему-то только на языки свиста или жестов, а не на обычный разговорный язык. А тогда разговорные языки – в соответствующих условиях – должны как-то приспосабливаться к особенностям местной акустики и к нелингвистическим социальным нормам точно так же, как языки жестов и свиста. Хотя работ на эту тему еще мало, можно говорить о некоторых предварительных данных.

Перейти на страницу:

Все книги серии Книжные проекты Дмитрия Зимина

Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?
Достаточно ли мы умны, чтобы судить об уме животных?

В течение большей части прошедшего столетия наука была чрезмерно осторожна и скептична в отношении интеллекта животных. Исследователи поведения животных либо не задумывались об их интеллекте, либо отвергали само это понятие. Большинство обходило эту тему стороной. Но времена меняются. Не проходит и недели, как появляются новые сообщения о сложности познавательных процессов у животных, часто сопровождающиеся видеоматериалами в Интернете в качестве подтверждения.Какие способы коммуникации практикуют животные и есть ли у них подобие речи? Могут ли животные узнавать себя в зеркале? Свойственны ли животным дружба и душевная привязанность? Ведут ли они войны и мирные переговоры? В книге читатели узнают ответы на эти вопросы, а также, например, что крысы могут сожалеть о принятых ими решениях, воро́ны изготавливают инструменты, осьминоги узнают человеческие лица, а специальные нейроны позволяют обезьянам учиться на ошибках друг друга. Ученые открыто говорят о культуре животных, их способности к сопереживанию и дружбе. Запретных тем больше не существует, в том числе и в области разума, который раньше считался исключительной принадлежностью человека.Автор рассказывает об истории этологии, о жестоких спорах с бихевиористами, а главное — об огромной экспериментальной работе и наблюдениях за естественным поведением животных. Анализируя пути становления мыслительных процессов в ходе эволюционной истории различных видов, Франс де Вааль убедительно показывает, что человек в этом ряду — лишь одно из многих мыслящих существ.* * *Эта книга издана в рамках программы «Книжные проекты Дмитрия Зимина» и продолжает серию «Библиотека фонда «Династия». Дмитрий Борисович Зимин — основатель компании «Вымпелком» (Beeline), фонда некоммерческих программ «Династия» и фонда «Московское время».Программа «Книжные проекты Дмитрия Зимина» объединяет три проекта, хорошо знакомые читательской аудитории: издание научно-популярных переводных книг «Библиотека фонда «Династия», издательское направление фонда «Московское время» и премию в области русскоязычной научно-популярной литературы «Просветитель».

Франс де Вааль

Биология, биофизика, биохимия / Педагогика / Образование и наука
Скептик. Рациональный взгляд на мир
Скептик. Рациональный взгляд на мир

Идея писать о науке для широкой публики возникла у Шермера после прочтения статей эволюционного биолога и палеонтолога Стивена Гулда, который считал, что «захватывающая действительность природы не должна исключаться из сферы литературных усилий».В книге 75 увлекательных и остроумных статей, из которых читатель узнает о проницательности Дарвина, о том, чем голые факты отличаются от научных, о том, почему высадка американцев на Луну все-таки состоялась, отчего умные люди верят в глупости и даже образование их не спасает, и почему вода из-под крана ничуть не хуже той, что в бутылках.Наука, скептицизм, инопланетяне и НЛО, альтернативная медицина, человеческая природа и эволюция – это далеко не весь перечень тем, о которых написал главный американский скептик. Майкл Шермер призывает читателя сохранять рациональный взгляд на мир, учит анализировать факты и скептически относиться ко всему, что кажется очевидным.

Майкл Брант Шермер

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов
Записки примата: Необычайная жизнь ученого среди павианов

Эта книга — воспоминания о более чем двадцати годах знакомства известного приматолога Роберта Сапольски с Восточной Африкой. Будучи совсем еще молодым ученым, автор впервые приехал в заповедник в Кении с намерением проверить на диких павианах свои догадки о природе стресса у людей, что не удивительно, учитывая, насколько похожи приматы на людей в своих биологических и психологических реакциях. Собственно, и себя самого Сапольски не отделяет от своих подопечных — подопытных животных, что очевидно уже из названия книги. И это придает повествованию особое обаяние и мощь. Вместе с автором, давшим своим любимцам библейские имена, мы узнаем об их жизни, страданиях, любви, соперничестве, борьбе за власть, болезнях и смерти. Не менее яркие персонажи книги — местные жители: фермеры, егеря, мелкие начальники и простые работяги. За два десятилетия в Африке Сапольски переживает и собственные опасные приключения, и трагедии друзей, и смены политических режимов — и пишет об этом так, что чувствуешь себя почти участником событий.

Роберт Сапольски

Биографии и Мемуары / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука

Похожие книги

История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных
История математики. От счетных палочек до бессчетных вселенных

Эта книга, по словам самого автора, — «путешествие во времени от вавилонских "шестидесятников" до фракталов и размытой логики». Таких «от… и до…» в «Истории математики» много. От загадочных счетных палочек первобытных людей до первого «калькулятора» — абака. От древневавилонской системы счисления до первых практических карт. От древнегреческих астрономов до живописцев Средневековья. От иллюстрированных средневековых трактатов до «математического» сюрреализма двадцатого века…Но книга рассказывает не только об истории науки. Читатель узнает немало интересного о взлетах и падениях древних цивилизаций, о современной астрономии, об искусстве шифрования и уловках взломщиков кодов, о военной стратегии, навигации и, конечно же, о современном искусстве, непременно включающем в себя компьютерную графику и непостижимые фрактальные узоры.

Ричард Манкевич

Математика / Научпоп / Образование и наука / Документальное / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина
Происхождение эволюции. Идея естественного отбора до и после Дарвина

Теория эволюции путем естественного отбора вовсе не возникла из ничего и сразу в окончательном виде в голове у Чарльза Дарвина. Идея эволюции в разных своих версиях высказывалась начиная с Античности, и даже процесс естественного отбора, ключевой вклад Дарвина в объяснение происхождения видов, был смутно угадан несколькими предшественниками и современниками великого британца. Один же из этих современников, Альфред Рассел Уоллес, увидел его ничуть не менее ясно, чем сам Дарвин. С тех пор работа над пониманием механизмов эволюции тоже не останавливалась ни на минуту — об этом позаботились многие поколения генетиков и молекулярных биологов.Но яблоки не перестали падать с деревьев, когда Эйнштейн усовершенствовал теорию Ньютона, а живые существа не перестанут эволюционировать, когда кто-то усовершенствует теорию Дарвина (что — внимание, спойлер! — уже произошло). Таким образом, эта книга на самом деле посвящена не происхождению эволюции, но истории наших представлений об эволюции, однако подобное название книги не было бы настолько броским.Ничто из этого ни в коей мере не умаляет заслуги самого Дарвина в объяснении того, как эволюция воздействует на отдельные особи и целые виды. Впервые ознакомившись с этой теорией, сам «бульдог Дарвина» Томас Генри Гексли воскликнул: «Насколько же глупо было не додуматься до этого!» Но задним умом крепок каждый, а стать первым, кто четко сформулирует лежащую, казалось бы, на поверхности мысль, — очень непростая задача. Другое достижение Дарвина состоит в том, что он, в отличие от того же Уоллеса, сумел представить теорию эволюции в виде, доступном для понимания простым смертным. Он, несомненно, заслуживает своей славы первооткрывателя эволюции путем естественного отбора, но мы надеемся, что, прочитав эту книгу, вы согласитесь, что его вклад лишь звено длинной цепи, уходящей одним концом в седую древность и продолжающей коваться и в наше время.Само научное понимание эволюции продолжает эволюционировать по мере того, как мы вступаем в третье десятилетие XXI в. Дарвин и Уоллес были правы относительно роли естественного отбора, но гибкость, связанная с эпигенетическим регулированием экспрессии генов, дает сложным организмам своего рода пространство для маневра на случай катастрофы.

Джон Гриббин , Мэри Гриббин

Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Научно-популярная литература / Образование и наука
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла
Тринадцать вещей, в которых нет ни малейшего смысла

Нам доступны лишь 4 процента Вселенной — а где остальные 96? Постоянны ли великие постоянные, а если постоянны, то почему они не постоянны? Что за чертовщина творится с жизнью на Марсе? Свобода воли — вещь, конечно, хорошая, правда, беспокоит один вопрос: эта самая «воля» — она чья? И так далее…Майкл Брукс не издевается над здравым смыслом, он лишь доводит этот «здравый смысл» до той грани, где самое интересное как раз и начинается. Великолепная книга, в которой поиск научной истины сближается с авантюризмом, а история научных авантюр оборачивается прогрессом самой науки. Не случайно один из критиков назвал Майкла Брукса «Индианой Джонсом в лабораторном халате».Майкл Брукс — британский ученый, писатель и научный журналист, блистательный популяризатор науки, консультант журнала «Нью сайентист».

Майкл Брукс

Публицистика / Зарубежная образовательная литература, зарубежная прикладная, научно-популярная литература / Прочая научная литература / Образование и наука / Документальное