Секрет вертишейки

Но вот он что-то увидел и, замахав крыльями и выпустив когтистые лапы, стал опускаться вертикально вниз. В этот момент чибис, летящий над ним, камнем упал на его правое крыло у самой спины. От неожиданного удара пернатого разбойника развернуло вверх ногами, и его когти на какое-то мгновение оказались у самой груди чибиса. Но луню было не до того. Чибис взмыл вверх. Чтобы выровнять потерянное равновесие и не упасть в прибрежную грязь, хищник вынужден был, перевернувшись, набрать прежнюю высоту и сделать разворот для новой атаки. Он в отличие от чибисов не может свободно делать внезапные зигзаги и резкие повороты в воздухе. На подготовку очередного нападения у него уходит около минуты. За это время один из чибисов успевал на несколько секунд приземлиться в ту точку, куда нацеливались страшные когти, и успевал занять прежнее место в «конвое». Напрасно лунь искал свою добычу — её уже там не было. И лунь, несолоно хлебавши, летел дальше.

ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ

Во второй половине июня я отправился на озеро Щучье. Еду Московским трактом, соединявшим в старину Москву с Восточной Сибирью, к берегам любимого озера Щучье. За очередным поворотом замечаю впереди, метрах в ста, движущиеся через тракт точки. Одна большая, за нею — восемь крохотных. Подъезжаю ближе и вижу утку с малышами. Растянувшись цепочкой, они преграждают мне путь. Останавливаю машину. Утка, не обращая внимания на урчащий «Москвич», неторопливо переваливаясь с ноги на ногу, гордо вышагивает, беспрестанно покрякивая. За ней, строго выдерживая одинаковую дистанцию, катятся буро-жёлтые, попискивающие пуховые шарики, семеня своими крохотными ножками.

За торжественной процессией, кроме меня, наблюдали из кабины остановившейся встречной машины шофёр и его пассажир.

Мне показалось странным то, что утка вела утят не к озеру, а наоборот — от него. Но потом я сообразил, в чём дело. С правой стороны тракта была низина, затопленная ещё вешними водами. Значит, там, на мелководье, было больше пищи. Малыши-то растут быстро, а значит, им и есть нужно почаще и поплотнее. Кроме того, в траве легче спрятаться от болотных луней, коршунов…

Не нарушая строя, колонна пересекла тракт, глубокий кювет и, достигнув воды, рассыпалась вокруг мамаши.

Мы, с шофёром встречной машины, любовались этой дружной семейкой до тех пор, пока сигналы позади стоящих машин не вернули нас к действительности.

ЗА ЧТО?

Поехал я с рабочими одного предприятия за клюквой. Дорогой кто спал, кто, как я, смотрел по сторонам, а охотники высматривали глухаря или тетерева, которых, судя по их рассказам, в этих краях водилось видимо-невидимо.

Выстрел прогремел неожиданно. Прокатившееся глухое эхо утонуло где-то в болоте. Машина остановилась, и все с интересом следили за охотником, возвратившимся назад, за трофеем.

Молодёжь с шумом и смехом соскочила с кузова и побежала смотреть добычу. Пошёл и я. Распластав крылья по траве, лежала небольшая пепельно-серая с поперечными полосками и пестринами сова. Такой я раньше не видел. Обычно они буро-чёрные, а эта — чёрно-сизая. Но больше всего меня поразил её по-человечески осмысленный взгляд. В нём как будто застыл страх, но в то же время он был и удивлённо-вопросительный. Он как будто спрашивал у меня со страхом: «За что?»

Пока я фотографировал, осматривал и усаживал раненую сову на дерево, молодые люди восхищались ловкостью и меткостью охотника. Ни один из них не возмутился, не задал ему вопроса, написанного в глазах совы: «За что?».

«А в самом деле, за что? — подумал я. — За ту неоценимую пользу, которую совы приносят людям, уничтожая мышей на полях?»

НЕДОВЕРИЕ

Однажды зимой звонят мне по телефону знакомые ребята: «Дядя Гриша, мы поймали какую-то птицу с перебитым крылом. Похожа на снегириху, только крупнее. Нос большой. Кусается больно-пребольно. Мы её сейчас принесём».

Так у меня появился дубонос. В первый же день он позволял брать себя в руки, раскрывал мощный тёмно-синий с чёрным кончиком клюв, но не клевался. Через неделю крыло срослось, и я посадил его в вольер.

Птицы, уважая дубоноса за величину и массивный клюв, беспрекословно уступали ему во всём. Выбранное им для ночлега место иногда занимал щегол. Дубонос в этом случае садился на веточку ниже, угрожающе щелкал клювом, и щегол, пострекотав, вынужден был уступить облюбованное местечко.

На лакомство дубонос не набрасывался, как другие, а пристально рассматривал его то левым, то правым глазом, после чего подходил, не теряя достоинства, и приступал к завтраку, обеду или ужину. Если в это время кто-то опережал его, то достаточно было щёлкнуть клювом, и место у еды свободно. И всё-таки за всё время пребывания в вольере он не обидел ни одной пичуги.

Ко мне дубонос относится с недоверием. Виноват был в этом я сам. В первые дни я вынужден был часто брать его в руки, а это для птиц, кроме попугаев, очень больно. Кроме того, захотелось мне приучить его садиться на руку. Лакомство с неё он брал, но садиться — не садился.