Секретарь

Лёшка попробовал сосредоточиться на ца, на тёплом шарике в животе, и не смог его почувствовать. Ну, то есть, он вообще ни при чем! Нет, надо Мёленбека спросить, нормально ли это, когда тебя во сне выкидывает в ойме, и ты, ничего такого не ведая, начинаешь перебираться со слоя на слой. Вдруг это признак…

Лёшка замер, поражённый догадкой. А если это Шикуак? Он же слышал его шёпот, видел его в Замке-на-Краю. Что, если Шикуак во сне пытается взять над ним контроль? Может, как-то нащупал его сознание и пытается влиять? На бодрствующего Лёшку сил у него не хватает, а на спящего, может, много ца и не нужно.

Несколько минут встревоженный Лёшка пустым взглядом пялился в темноту комнаты, стараясь уловить Шикуака в своей голове. Его темный разум, чужеродный холодок его присутствия. Даже осмелился мысленно спросить: «Шикуак, ты здесь?».

Конечно, Шикуак был бы дурак, если отозвался. А мысли текли дряблые, какие-то легковесные, ни на одной серьёзно сосредоточиться не удавалось. Думалось о маме, о завтрашней встрече с Гейне-Александрой, о Ромке и об отце, о том, чтобы не заснуть, о бликах фар на потолке, кто-то же еще не спит, катается. Хотя почему? Не должно быть поздно. Он где-то в девять, после Женькиного отбоя…

Приближенный к глазам экранчик телефона показал десять часов пятнадцать минут. Лёшка вяло удивился, что задремал-то, оказывается, не на одну-две минуты, а на час, как минимум. Еще не высоко, получается, улетел. Телевизор умолк. В квартире стало тихо. Побулькивала в батарее вода. Лёшка поймал себя на том, что смотрит на стену закрытыми глазами, вскинулся, тряхнул головой. Не спать! Что там помогает? Кофе? Да, кофе. Надо пройти на кухню и хотя бы ложку кофе залить холодной водой.

Так и заснул.

Проснулся Лёшка рывком, будто кто-то взял его за душу, за ца и вышиб из сна. Раз — и ты уже как конь в ожидании скачки. Или как воин, готовый к бою. Как мечник. Лежал, лежал и — хлоп! — на ногах, таращишься.

Правда, ни черта не понимаешь, кроме того, что ты есть.

Секунду Лёшка боролся с покрывалом, намотавшимся на туловище, потом, глядя на бледно-розовую солнечную полосу, ползущую от окна на стену, в отчаянии сдирал футболку и смотрел в телефон, пытаясь поймать цифры на экранчике.

Семь? Восемь? Пол-восьмого. Почти впритык.

Он проскользнул в ванную, сцепив зубы, принял экспресс-душ из холодной, едва потеплевшей к окончанию помывки воды. Зато уж проснулся окончательно. Выскочил бодрячком, на кухне, ежась, перекусил бутербродом, чуть ли не целиком затолкав его в рот, и запил глотком холодного молока.

Новые носки. Трусы. Двухцветная рубашка-поло. Джинсы, ладно, джинсы можно и старые, боевые. Ну и куртка, лёгкая. Жарко будет, снимет.

Сколько там? Семь пятьдесят пять.

Лёшка выскочил из квартиры и дунул по лестнице, на бегу проверяя карманы: деньги, мобильник, ключи, брошь-хельманне. Вроде всё взял.

Блин, как бы с принцессой не опростоволоситься!

— Привет!

Журавский встал с подъездной лавочки. Серьезный, в свитере под горло, в тесной и потому расстёгнутой джинсовой куртке, в брюках с нашитыми карманами. Лёшка остановился.

— Ты чего здесь? — спросил он.

— Тебя жду.

— Зачем?

— Ну, проводить. Сопроводить. Чтобы ничего не случилось.

Лёшка хотел возразить, но, глядя на друга, который насуплено изучал пространство автостоянки в стороне, внезапно понял: для Журавского это серьёзно. Серьёзней некуда. Мир полон магии и чудес. И в этом мире у Женьки появился смысл в жизни.

Это, конечно, не значило, что со временем он не изменится, этот смысл, но отбирать его сейчас было бы подло.

— Ты только это, — сказал Лёшка, — охранника не изображай.

Женька широко улыбнулся.

— А Тёмыч ещё спит.

Они пошли рядом, хотя Женька так и норовил заступить чуть вперёд, видимо, чтобы в случае опасности прикрыть друга своим телом. По пути, похоже, им предполагались засады и наёмные убийцы в кустах.

— Да иди ты нормально, — сказал Лёшка.

— Я и так иду, — ответил Женька, чуть сдерживая шаг.

Они пересекли улицу и встали на остановке. Компанию им составили две молодящиеся старушки, лысоватый мужчина лет сорока и женщина, держащая за руку темноволосого мальчишку лет шести. Мальчишка был вооружен пластиковым автоматом и новых претендентов на место в автобусе встретил отчаянным тарахтением.

— Тра-та-та!

Журавский тут же встал между ним и Лёшкой.

— Нельзя, — сказал он.

— Почему? — гримасничая, с вызовом спросил мальчишка.

Палец его нажимал спусковой крючок, и автомат разряжался в грудь Журавскому глухим кашлем, знаменующим скорую смерть вставленных батареек.

— Потому что — оружие, — сказал Женька.

— А ты убит! — крикнул мальчишка.

— Дима!

Женщина дёрнула его за руку.

— Осторожнее, — нервно сказал мужчина, защищаясь локтем от описавшего полукруг ствола.

— Извините, — женщина встряхнула мальчишку и поставила его справа от себя. — Дима, ты слышишь? Хватит! Стой здесь!