Секретная династия

Около 21 ноября Пушкин готовил какую-то необычайную месть Геккерну. П. Е. Щеголев писал о пушкинском замысле: «Может быть, план был таков, как рассказывает граф Соллогуб, может быть, нет»[372], — и справедливо связал с этим планом пушкинское письмо к Бенкендорфу от 21 ноября. В строках: «Я убедился, что анонимное письмо исходило от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом довести до сведения правительства и общества» — вероятно, скрыта формула предполагавшейся страшной мести: до сведения правительства факт мог быть доведен письмом Бенкендорфу, до сведения общества — письмом Геккерну; заметим, что Пушкин, прочитав последнее Соллогубу, уже тем самым начал осведомлять общество.

В случае одновременного отправления обоих посланий Геккерн и Дантес оказались бы в очень трудном положении. Их компрометация была бы осуществлена с двух сторон одновременно.

В письме Бенкендорфу есть как будто намек на возможную ситуацию, которая образуется после отсылки двух писем (дуэль неминуема, но осведомленная власть может вмешаться): «Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательств того, что утверждаю».

«Не могу» и «не хочу» означают здесь нежелание Пушкина, чтобы власть заменила своею местью его месть, и в то же время поэт «считает долгом» осведомить царя о случившемся.

Любопытно, что и Миллер, отмечая связь двух ноябрьских писем в «Записке о гибели Пушкина», рассуждает о действиях Дантеса и Геккерна в ноябре 1836 года и между прочим пишет: «Пушкин тогда же решился ошельмовать их и написал два письма: одно к гр. Бенкендорфу, в котором излагал все обстоятельства, а другое к барону Геккерну, в котором нещадно отхлестал Геккерна и Дантеса». Затем следует текст письма Бенкендорфу от 21 ноября 1836 года и письма Геккерну от 26 января 1837 года (без указания даты). Миллер смешивает два письма Пушкина Геккерну: первое, ноябрьское, неотосланное и второе, январское, за которым последовала дуэль. Как известно, смешением этих двух документов грешили долгое время также и многие исследователи биографии Пушкина[373]; ошибка же Миллера, вероятно, связана и с некоторыми обстоятельствами «посмертного обыска», о чем будет сказано ниже.

Мы не знаем в подробностях, почему Пушкин не отправил два приготовленных послания Геккерну и Бенкендорфу. Соллогуб рассказывал, что, узнав (21 ноября 1836 г.) о письме Пушкина Геккерну, он предупредил Жуковского. «Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма. Действительно, это ему удалось; через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил и письмо послано не будет. Пушкин точно не отсылал письма, но сберег его у себя на всякий случай»[374].

Остановка писем, очевидно, связана и с тем событием, которое произошло через день, — аудиенцией 23 ноября 1836 года.

До сих пор беседа Пушкина с царем и Бенкендорфом в этот день считалась доказательством того, что письмо Бенкендорфу было отослано. Теперь необходимо объяснить прямо противоположную ситуацию.

Согласно вполне логичным гипотезам исследователей, именно на аудиенции царь взял с Пушкина слово не возобновлять ссоры с Геккерном, не известив верховную власть.

Однако какова связь аудиенции и писем?

Кажется, и в эти дни, как и в начале ноября 1836 года, как и при столкновении поэта с властями в 1834 году, поворот событий был связан с Жуковским. Поддаваясь уговорам Жуковского, Пушкин, возможно, нашел план мщения, отправку двух писем, нецелесообразным. Хотя в письме Бенкендорфу подчеркивалось, что его автор является «единственным судьей и хранителем своей чести и чести своей жены», но фактически все дело, в случае обнародования писем, передавалось на суд общества и власти. Жуковский, постоянный ходатай за Пушкина перед Николаем I, в течение 21 и 22 ноября мог упросить императора, чтобы тот срочно вызвал Пушкина.

Пушкин был приглашен на аудиенцию. С него взяли слово не драться.

Пока нет возможности точно определить, какую часть информации, содержавшейся в неотправленном письме шефу жандармов от 21 ноября, Пушкин открыл на аудиенции 23-го. Однако, исходя из гипотезы, что поэт видел смысл только в «двойном ударе», отправке двух писем сразу, можно усомниться, что он многое открыл царю и шефу жандармов во время беседы с ними. Не послав одновременно уничтожающего письма Геккерну, Пушкин считал бы недостойным осведомлять власть о своих мнениях и планах: или два письма сразу, или ни одного! Впрочем, царь и Бенкендорф, не получив много подробностей непосредственно от Пушкина, на самом деле знали, конечно, немало.