Секретная династия

Теперь получают должное объяснение строки из последнего, преддуэльного письма Пушкина к Геккерну. Вспомнив раннюю, ноябрьскую, стадию конфликта, Пушкин определял ситуацию, сложившуюся после середины ноября: «Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы были какие бы то ни было отношения между моей и Вашей семьей. Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить Вас в глазах дворов нашего и Вашего, к чему я имел и возможность и намерение» (П. ХVI. 269—270; перевод — П. XVI. 427). Понятно, что обесчестить Геккерна «в глазах двух дворов» Пушкин мог, отослав 21 ноября 1836 года оба письма. Он этого не сделал, получив заверения, что отношения между двумя семьями прекратятся. Посредником, давшим такое заверение, конечно, мог быть Жуковский. На аудиенции 23 ноября царь или Бенкендорф, возможно, сообщили Пушкину, что Геккернам рекомендовано держаться «подальше».

После переговоров 23 ноября письмо Бенкендорфу было Пушкиным отложено, как и письмо Геккерну. Последнее, как известно, было отчасти использовано Пушкиным при составлении второго письма от 26 января 1837 года, которое отправилось к Геккерну и привело к дуэли.

Сведения об использовании Пушкиным сохраненного им письма Бенкендорфу перед дуэлью и в день дуэли смутны и противоречивы. Попытаемся свести воедино и проанализировать известные данные.

1. Примечание Миллера на автографе пушкинского письма и его собственная записка о дуэли констатируют только эпизод из «посмертного обыска»: в бумагах поэта обнаружено письмо, «вложенное в конверт», которое доставлено Бенкендорфу 11 февраля 1837 года.

2. Свидетельство Вяземского (относящееся к пушкинской автокопии преддуэльного письма Геккерну): «Копия сия [автографическая] найдена была в кармане сюртука его [Пушкина], в котором он дрался. Он сказал о ней Данзасу: если убьют меня, возьми эту копию и сделай из нее какое хочешь употребление»[375].

3. В 1888 году среди «Рассказов князя Петра Андреевича и княгини Веры Федоровны Вяземских, записанных в разное время П. И. Бартеневым», между прочим находится следующий текст:

«Так как сношения Пушкина с государем происходили через графа Бенкендорфа, то перед поединком Пушкин написал известное письмо свое на имя графа Бенкендорфа, собственно назначенное для государя. Но письма этого Пушкин не решился послать, и оно найдено было у него в кармане сюртука, в котором он дрался. Письмо это многократно напечатано. В подлиннике я видал его у покойного Павла Ивановича Миллера, который служил тогда секретарем при графе Бенкендорфе; он взял себе на память это не дошедшее по назначению письмо»[376].

4. В 1902 году П. И. Бартенев сопроводил следующей заметкой напечатанные в «Русском архиве» воспоминания П. И. Миллера: «Когда по кончине Пушкина описывали и опечатывали комнату, где он скончался, Миллер взял себе на память из сюртука, в котором Пушкин стрелялся, известное письмо его на имя гр. Бенкендорфа. Пушкин написал его, исполняя обещание, данное в ноябре 1836 года государю, уведомить его (через гр. Бенкендорфа), если ссора с Дантесом возобновится, но послать это письмо он не решился: ему тяжело было призывать власть к разбору его личного дела. Миллер показывал нам это письмо в подлиннике. Будь оно послано по назначению, жандармское ведомство было бы обязано принять меры к предупреждению рокового поединка»[377].

Сравнивая две бартеневские записи, заметим, что в более ранней (1888 г.) история о письме, лежавшем будто бы в кармане дуэльного сюртука Пушкина, выглядит как сообщенная Вяземскими и помещается среди их рассказов. Осведомленность Вяземских понятна: ведь именно в руках П. А. Вяземского был самый ранний из известных нам списков послания к Бенкендорфу. П. И. Миллер в контексте заметки 1888 года выступает не как информатор Бартенева, но лишь как человек, предъявивший автограф и сообщивший, что — «взял себе на память».

Четырнадцать лет спустя Бартенев несколько меняет акцент. О Вяземских во второй записи — ни слова; создается впечатление, что передается рассказ П. И. Миллера.

Однако тут возникают явные противоречия между разными версиями.

Сам Миллер ни слова не пишет о письме, найденном им в сюртуке Пушкина, дважды указывая, что документ обнаружен в бумагах поэта. Пушкинские бумаги разбирались спустя две недели и более по смерти их владельца, на квартире Жуковского, куда рукописи были свезены. Понятно, никакого дуэльного сюртука поблизости быть не могло: он остался на квартире покойного. С другой стороны, Бартенев явно сближает, а потом соединяет сведения, полученные от Миллера и от Вяземских.

В передаче издателя «Русского архива» Вяземский свидетельствует, будто в дуэльном сюртуке поэта было письмо Бенкендорфу. В то же время запись, сделанная самим Вяземским, констатирует, что Пушкин держал при себе во время дуэли другое письмо — автокопию послания к Геккерну.